Лев Никулин: Мертвая зыбь

- Хотел отделаться от Бирка.

- Нам нет смысла из-за этих денег терять такого полезного человека, как Бирк.

- Кому "нам"? "Нам"?.. - зло усмехаясь, смотрел Стауниц в глаза Зубову. - Черт с ним! Деньги я верну завтра. Отдашь Бирку. Я с этой скотиной разговаривать не хочу. Две тысячи фунтов - на даче. Там получишь. Завтра весь день мы с Марией Владиславовной занимаемся шифровкой. Послезавтра - почта.

- Но при Захарченко? Как же при ней передавать... деньги?

- А ей какое дело?

Зубов молча кивнул и встал.

- Подожди... Что за телеграмму до востребования ты получил в Новороссийске?

- А тебе какое дело? Это допрос?

- Ты же меня только что допрашивал? Допрашивал? Я хочу знать, что за телеграмма?

- Это штучки Баскакова. Слежка? Ну черт с ним. Телеграмма была от жены. У нее умер отец.

- Вот что... Ну хорошо. До завтра.

Зубов пошел к дверям. "Все ясно. Пристрелить его, - мелькнуло у Стауница. - Из того самого дареного браунинга с монограммой. Нет. За складом наблюдение. Еще услышат. Нельзя. А жаль..."

Дверь за Зубовым захлопнулась. Он шел быстро, едва сдерживая волнение: Стауниц, видимо, догадывается. "Кому "нам"? Это было сказано со значением. Явный намек на ОГПУ. Позвонить Старову? Сообщить об этом разговоре? На беду, Старова нет в Москве, он в командировке. Делом "Треста" занимается сейчас Косинов (Колесников), но он не вполне в курсе событий. Решил позвонить Якушеву. Подошла жена Якушева:

- У него - жар, сорок и две десятых. Ангина. Он ночью бредил...

Зубов положил трубку: "А в сущности, чего я порю горячку? Надо знать Стауница. Этот прохвост в разговоре с Бирком действительно пугал его ГПУ. А что, если это он прощупывает, проверяет какие-то свои догадки? С телеграммой действительно получилось неловко... Пожалуй, товарищи правы: "Трест" "перезрел". И Артузов говорил про это. Пора кончать игру. Завтра поеду, получу деньги, отдам Бирку и заодно прощупаю настроения Стауница и Захарченко". Так решил Зубов.

В эти минуты Стауниц уже сидел в пригородном поезде и мчался на дачу к Захарченко. "Две тысячи фунтов... Так я их и отдал. Пригодятся, еще как пригодятся".

...Подушкин, слышавший в подвале разговор Стауница с Зубовым, некоторое время сидел в оцепенении на ступеньках лестницы, ведущей в подвал. Потом вдруг забеспокоился, стащил с себя брезентовый балахон, достал спрятанный чемодан, зеркало, бритву. Через полчаса со склада "Флора" вышел бритый мужчина в кепи и элегантном сереньком пальто. Он запер на замок склад и направился к мосту. На мосту, оглянувшись, швырнул ключи в реку и, перейдя мост, скрылся в переулке.

Его служба в должности ночного сторожа кончилась.

...Захарченко встретила Стауница холодно:

- Ты прочитал письмо Александра Павловича? Ты знаешь, о чем идет речь? Его люди перейдут границу "кустарями". В "Тресте" ни Якушев, ни Потапов не должны знать. Знаем только мы - я и ты. В эти два дня надо разработать план покушения. Это будет неожиданностью для Потапова и Якушева. Как удачно, что Якушев болен. Мы поставим его перед фактом!

А в это время Стауниц думал: "Все ясно. Якушев - чекист. Зубов чекист. И я, в сущности делал то, что им нужно. А эта бешеная бабенка бормочет все про свое..."

Он вдруг вскочил и сказал сквозь зубы:

- Мария Владиславовна... Довольно дурака валять! За кого вы меня принимаете?

Она удивилась, потом сказала:

- Странный вопрос. За самого выдающегося, после Якушева, члена "Треста".

Он засмеялся каким-то деревянным смехом и сквозь зубы с яростью произнес:

- Мария... И я и ты - орудие Якушева, а Якушев - чекист!

Он посмотрел на нее и ужаснулся: на него глядели широко раскрытые глаза безумной.

- Якушев?

- Да! Якушев! И Потапов!

- Зубов?

- Тоже.

- Но они же делали все! Были во главе!.. И они чекисты!

Она упала на диван и лежала как мертвая. Он тронул ее за плечо. Она подняла голову и смотрела на него невидящими глазами.

- Что же делать?

- Бежать, - твердо сказал Стауниц. - Бежать через финское "окно", пока оно действует. Хорошо, что Радкевич в Ревеле. Нам надо бежать сегодня же. Он стал прежним наглым и отчаянным Стауницем. - Завтра утром мы в Ленинграде, ночью переходим границу. У нас есть ровно сутки, не больше.

Она встала, машинально накинула платок, надела пальто и вдруг повернулась:

- Почему я не убила тебя и себя?

Он рассмеялся и вдруг сел к столу, взял карандаш и бумагу.

- Что ты делаешь?

- Пишу прощальное письмо. Не могу отказать себе в удовольствии.

Размашистым почерком он написал несколько строк, четко, чтобы можно было прочитать.