Ги Бретон: От Анны де Боже до Мари Туше

Он обожал пудриться, обливаться «пахучей водой», оживлять губы небольшим количеством помады и иногда надевать женскую одежду.

Странноватые, надо сказать, пристрастия, но они ничуть не мешали герцогу Анжуйскому волочиться за девицами и быть весьма темпераментным партнером.

Обычно он выбирал себе какую-нибудь из граций из свиты матери, поскольку «их было легче уговорить, у них был богатый опыт и, главное, они не были склонны устраивать скандал, так как Екатерина Медичи распорядилась не противиться ухаживаниям сыновей», сообщает хронист.

Кстати, именно одна из девиц летучего эскадрона, Луиза де ла Беродьер <���У этой молодой женщины, похоже, была специализация: лишать невинности королевских принцев, потому что она же была первой наставницей Карла IX…>, лишила герцога Анжуйского невинности, когда ему было пятнадцать лет. (Дело в том, что летучий эскадрон использовался и для этого.)

Так что по крайней мере, к тому моменту, о котором идет речь, герцог Анжуйский был вполне нормальным мужчиной, а если послушать королеву-мать, которая его неплохо знала, так просто «образцом».

* * *

Если Екатерина Медичи одобряла свидания своих сыновей с юными дамами из летучего эскадрона, то «коллективные сборища, сильно сказывающиеся на здоровье каждого», очень недолюбливала. Опекая с ревностным усердием герцога Анжуйского, бывшего ее любимым ребенком, она искала способ оторвать его от этих опасных мерзостей.

Такой способ она, в конце концов, нашла в лице одной из своих новых фрейлин, м-ль Рене де Рие, которую все называли «красотка из Шатонефа». Это была двадцатилетняя блондинка, в которой грация сочеталась с живостью, что подтверждается ходившим в свое время анекдотом. «Когда Антуан Дюпра, — рассказывает Нантуйе, — ее оскорбил, она не стала ни к кому обращаться с просьбой проучить обидчика, а решила сделать это сама. Однажды, проезжая верхом по набережной Эко и увидев Дюпра, шагавшего пешком, она пришпорила лошадь. Животное сбило его с ног, да еще истоптало копытами…»

Этой гордой амазонке Екатерина Медичи и поручила соблазнить герцога Анжуйского, что было совсем нетрудно.

Сраженный после первой же встречи, принц попросил поэта Депорта сочинить рифмованное послание, которое заканчивалось так:

Прелесть, грация, звук голоса волшебный День и ночь преследуют меня. Если б только мог я вам поведать, Как тоскует сердце, вас любя.

Девушка была в восторге от поэмы и в ответ прислала принцу изящный сонет, который для нее сочинил все тот же Депорт.

Через несколько дней м-ль де Рие и герцог Анжуйский нашли приют своим молодым силам и жару души в одной из комнат Лувра.

* * *

И сразу молодая женщина проявила столько увлеченности, столько фантазии, столько огня, что принц должен был признать, что в жизни не встречал такой партнерши, а потому, желая отплатить ей за все «монета за монетой», сам начал творить чудеса.

Отныне ночи их превратились в настоящие битвы, из которых оба выходили расслабленными, умиротворенными, стихшими, очищенными силой своего вожделения.

Герцог Анжуйскин очень нуждался в упражнениях такого рода, потому что вот уже несколько месяцев его здоровье подрывала любовь чистая и целомудренная, а ведь всем известно, что нет ничего хуже для здоровья, чем такой вид любви.

Герцог действительно был влюблен в хорошенькую и умную Марию Клсвскую, жену принца Конде. Ее целомудренное поведение вызывало у него преклонение, делало его сентиментальным, взволнованным, трепещущим, напряженным, суеверным. Подавляя в себе сексуальное влечение, он опьянял себя воздыханиями о «своей даме» и считал себя на вершине блаженства от одного лишь мучительного удовольствия спеть в церкви то же песнопение, что поет она.

Платоническое и лишающее сил обожание, которое он питал к Марии Клевской, было, к счастью, компенсировано его здоровыми отношениями с Рене де Рие.

Его целомудренная любовь возникла довольно странным образом во время бракосочетания короля Наварры и Маргариты Валуа <���Брак будущего Генриха IV, сына Антуарй де Бурбона, с будущей королевой Марго состоялся 18 августа 1572 года.>. После одного очень бурного танца, вспотев от жары и возбуждения, она зашла снять с себя мокрую рубашку в комнату по соседству с бальным залом. Через несколько мгновений туда же явился Генрих, только что протанцевавший фарандолу, чтобы вытереть потное лицо. Думая, что берет полотенце, он схватил рубашку Марии и провел ею по лицу. «Его чувства, — сообщает историк, — мгновенно пришли в сильное волнение, и, увидев, что оказалось у него в руках, он проникся безграничной любовью к обладательнице этого благоуханного и еще хранившего тепло белья».