Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Всем главным городам империи - Триру, Милану, Аквилее, Фессалоникам, Коринфу, Афинам, Антиохии, Алексан­дрии и Карфагену - были посланы письма с требованием их покорности и с уведомлением о счастливом перевороте, возвратившем римскому сенату его прежнее значение. Два из этих посланий дошли до нас. Мы также имеем два интерес­ных отрывка из частной корреспонденции сенаторов по это­му случаю. В них видна чрезвычайная радость и проглядыва­ют самые безграничные надежды. "Отбросьте вашу лень, - пишет один сенатор своему приятелю, - откажитесь от вашей уединенной жизни в Байях или в Путеоли. Живите в городе, посещайте сенат. Рим расцвел, и вся республика расцвела. Благодаря римской армии, которая поистине римская, мы наконец восстановили наш законный авторитет и тем достиг­ли цели всех наших желаний. Мы здесь отправляем правосудие, назначаем проконсулов, создаем императоров; может быть, нам удастся даже ограничить их власть - впрочем, ум­ному человеку достаточно и легкого намека." Но в этих блестящих ожиданиях пришлось разочароваться, да и нельзя было ожидать, чтобы армии и провинции долгое время пови­новались изнеженной и вовсе не воинственной римской ари­стократии. Это непрочное здание ее гордости и могущества не имело фундамента и развалилось при самом легком к не­му прикосновении. Издыхавший сенат внезапно ожил, на минуту засиял необыкновенным блеском и затем навсегда испустил дух.

Все, что до сих пор совершалось в Риме, было бы не более как театральным представлением, если бы не было одобрено более существенным авторитетом легионов. Предоставив се­наторам вволю предаваться их мечтам о свободе и честолюбии, Тацит отправился во фракийский лагерь и был пред­ставлен преторианским префектом собравшимся войскам как тот самый государь, которого они сами просили у сената и которого сенат им даровал. Лишь только префект умолк, император сам обратился к солдатам с речью, которая была красноречива и пристойна. Он удовлетворил их алчность щедрой раздачей денег под видом жалованья и подарков. Он также сумел внушить им уважение своим благородным заяв­лением, что, хотя его преклонные лета не позволяют ему подавать им пример воинских доблестей, его советы всегда будут достойны римского военачальника, который заменил храброго Аврелиана.

В то время как покойный император готовился ко второй экспедиции на Восток, он вступил в переговоры со скифским народом аланами, раскинувшими свои палатки неподалеку от Меотийского залива. Эти варвары прельстились обещани­ем подарков и субсидий и обещали вторгнуться в Персию с многочисленным отрядом легкой кавалерии. Они сдержали слово, но, когда они прибыли к римской границе, Аврелиана уже не было в живых, война с Персией была по меньшей ме­ре отложена на неопределенное время, а военачальники, пользовавшиеся во время междуцарствия весьма непрочным авторитетом, не приготовились ни принять их, как следова­ло, ни отразить их. Оскорбленные таким образом действий, в котором они видели насмешку и коварство, аланы решились отомстить за эту обиду и добыть оружием ту плату, в кото­рой им отказывали; а так как они двигались с обычной для татар быстротой, то они скоро проникли в провинции Понт, Каппадокию, Киликию и Галатию. Легионы, которые с про­тивоположных берегов Босфора почти могли видеть пламя горевших городов и селений, настоятельно просили своего главнокомандующего, чтобы он повел их против неприятеля. Тацит поступил так, как следовало при его летах и в его по­ложении. Он доказал варварам как добросовестность, так и могущество империи. Значительная часть алан удовлетвори­лась точным исполнением обещаний, данных им Аврелиа­ном, отдала назад добычу и пленных и спокойно удалилась в свои степи по ту сторону Фасиса. А против тех из них, кото­рые отказались от мирного соглашения, император предпри­нял успешный поход. Имея в своем распоряжении храбрых и опытных ветеранов, он в несколько недель избавил азиат­ские провинции от ужасов скифского нашествия.

Но слава и жизнь Тацита были недолговечны. Когда ему пришлось переселиться среди зимы из мягкого климата Кам­пании к подножию Кавказских гор, ему оказались не по си­лам непривычные для него лишения военной жизни. Физическая усталость усиливалась от душевных тревог. Влечение к гражданским доблестям лишь на короткое время заглуши­ло в солдатах их страсти и себялюбие, которые скоро прояви­лись наружу с удвоенной силой и не только в лагере, но даже в палатке престарелого императора. Кротость и приветли­вость Тацита не возбуждали ничего, кроме презрения, и его постоянно мучили внутренними раздорами, которых он не был в состоянии укротить, и требованиями, которых не было возможности удовлетворить. Он скоро убедился, что он на­прасно обманывал себя надеждой положить конец обще­ственной неурядице и что своеволие армии нисколько не стеснялось бессильными требованиями закона. Душевные страдания и разочарования ускорили приближение смерти. Неизвестно с достоверностью, омочили ли солдаты свои руки в крови этого ни в чем не повинного государя, но положи­тельно известно, что их наглость была причиной его смерти. Он испустил дух в Тиане, в Каппадокии, после царствова­ния, продолжавшегося только шесть месяцев и почти двад­цать дней.