Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Мы могли бы ограничиться рассказом об этом странном происшествии, если бы его несообразность и неправдоподо­бие не бросались в глаза. Подделка монеты была, конечно, делом, возможным при таком управлении, как управление Галлиена; нет также ничего неправдоподобного в том, что люди, служившие орудием для этого подлога, опасались су­рового Аврелианова правосудия. Но лишь очень немногие были соучастниками этого злоупотребления, и лишь немно­гие могли извлекать из него пользу, поэтому трудно понять, каким образом они могли взбунтовать разоряемый ими на­род против императора, которого они обманывали. Можно бы было ожидать, что эти негодяи сделаются предметом об­щей ненависти вместе с доносчиками и другими орудиями деспотизма и что улучшение монеты будет таким же попу­лярным делом, как уничтожение старых счетов, сожженных по приказанию императора на площади Траяна. В таком веке, когда принципы торговли были еще так мало известны, может быть, и нельзя было достигнуть желаемой цели иначе как путем суровых и неблагоразумных мероприятий, но ско­ропреходящее неудовольствие такого рода едва ли было спо­собно разжечь и поддержать пламя серьезной междоусобной войны. Увеличение и без того уже обременительных налогов на земли или на предметы ежедневного потребления могло бы в конце концов возбудить восстание между теми, кто или не хочет, или не может покинуть свое отечество; но этого не могло случиться по поводу какой бы то ни было операции, восстанавливающей настоящую ценность монеты. Времен­ный вред от такой операции был бы очень скоро заглажен по­стоянной от нее пользой, убыток распределялся бы между ог­ромным числом людей, и если бы немногие богачи потерпели значительное уменьшение своих капиталов, они вместе с ут­ратой своих богатств утратили бы в некоторой мере те вес и влияние, которые доставляло им обладание этими богатствами. Поэтому, хотя Аврелиан и старается скрыть настоящую причину восстания, его монетная реформа могла быть не чем иным, как очень слабым предлогом, за который ухватилась партия людей и сильных и недовольных. Хотя Рим и не поль­зовался политической свободой, крамолы партий сеяли в нем раздоры. Простой народ, к которому постоянно питал особое расположение император, сам вышедший из простонародья, жил в непрерывной вражде с сенатом, со всадниками и с пре­торианской гвардией. Только прочный и тайный союз меж­ду этими сословиями - между авторитетом первого из них, богатством второго и оружием третьего - мог выставить силу, способную выдержать бой с дунайскими легионами, которые состояли из ветеранов и только что завершили, под предво­дительством воинственного монарха, завоевание Запада и Востока.

Какая бы ни была причина или цель этого восстания, при­писываемого с крайним неправдоподобием рабочим монетно­го двора, Аврелиан воспользовался своей победой с безжало­стной суровостью. Он был от природы склонен к строгости. Так как он и на престоле не переставал быть крестьянином и солдатом, то его нервы нелегко поддавались впечатлениям симпатии и он мог без всякого душевного волнения присут­ствовать при пытке и смертной казни. Привыкший с раннего возраста к военному ремеслу, он не дорожил жизнью граж­дан, наказывал расстрелом за малейший проступок и пере­нес суровую лагерную дисциплину в сферу гражданского уп­равления. Его любовь к справедливости нередко превраща­лась в слепую и свирепую страсть, и, когда он усматривал опасность лично для себя или для государства, он не обращал никакого внимания на силу приводимых улик и не соблюдал никакой соразмерности между преступлением и наказанием. Ничем не вызванное с его стороны восстание, которым рим­ляне отблагодарили его за все его заслуги, до крайности раз­дражило его заносчивый нрав. Самые знатные римские семейства навлекли на себя обвинение или подозрение в том, что они участвовали в заговоре, причины которого так труд­но доискаться. Нетерпеливая жажда мщения ускоряла ход этой кровавой расправы, которая оказалась гибельной для одного из племянников самого императора. По выражению одного современного поэта, палачи были измучены, тюрьмы были битком набиты, а несчастный сенат скорбел о смерти или об отсутствии многих из своих самых достойных чле­нов. Это собрание было недовольно столько же гордостью Аврелиана, сколько и его жестокостью. Не имея никакого понятия об обязательной силе гражданских учреждений или, может быть, не желая им подчиняться, Аврелиан не хотел признавать никакой другой основы для своей власти, кроме силы меча, и управлял по праву завоевателя империей, ко­торую он спас и поработил.