Ждет Севка и никак не может дождаться письма. Обещал же дядя Степан. Может, раздумал? Эскадрону-то воевать без Севки - пустяк. А вот ему без эскадрона... Нет, Севка вернется! Докажет, что боец Снетков не хуже других. Спасибо, Трофим Крупеня выучил ездить в седле, показал, как владеть на скаку шашкой.
Опять же и полушубок... Нипочем не стал бы дарить дядя Федор, если бы знал, чей он. Да и Севка не взял бы, кабы знал. Но он вернет. Это уж беспременно.
Отворяется по утрам дверь, входит Клава Лебяжина, медицинская сестра. Поздоровается - и прямиком к печке-буржуйке: за ночь-то выдуло из палаты тепло.
На Клаве большие растоптанные валенки, а под халатом - крест-накрест пуховый платок. Из нагрудного кармана торчит сложенная пополам тетрадка.
Растопит печку, начинает разносить градусники.
- Смотри не разбей, кавалерия! - каждое утро предупреждает она Севку. - Как спал-почивал? Опять эскадрон снился? Не замерз? - Дунет, округлив рот, - и в воздухе парок. Нахмурит брови, неодобрительно покачает головой, скажет:
- Не палата - цыганский табор.
Койки и впрямь все разномастные. На одном раненом поверх легкого одеяла шинель, на другом - стеганая телогрейка, а на Севке - полушубок. Доктор приказал выдать, когда ударили холода. Рота выздоравливающих расстелила эту одежу на снегу, опрыскала чем-то пахучим и ветрила два дня на морозе, чтоб было чисто.
Зато теперь Севке куда как спокойнее. Полушубок-то - вот он. Не надо вертеться возле каптерки, где хранится обмундирование, заглядывать в дверь и беспокоиться: вдруг стянули?
Севка в госпитале на особом положении, и опекает его не одна Клава. Каждый раненый ему если не в отцы годится, то уж в дяди непременно. Одним словом, не взрослый человек. Во-вторых, Севка не курит и причитающуюся ему в счет пайка махорку меняет на сахар, а такой человек в любом госпитале на вес золота. Раненые перессорились было, пока не установили очередь, кому когда менять.
И, самое главное, он грамотный. По просьбе бойцов пишет письма на родину. Может под диктовку, а может и сам сочинить.
Поначалу все старались диктовать. Севка, прикусив губу, старательно излагал бессчетные поклоны семье, родственникам и знакомым, различные вопросы про скотину, про хомуты и шкворни, советы, как сеять яровые и озимые. И заканчивал письмо примерно так: "Про меня заботы не имейте, нахожусь на излечении опосля ранения. Харчи здесь справные, дают курево, хоть и маловато. Даст бог, вскорости ворочусь - и заживем. Землица-то теперь наша, крестьянская. Остаюсь ваш муж и отец..."
Но писать под диктовку Севка не любил.
- Ты мне наговори, дядя Семен, - предложил он однажды. - Я сам сложу, а ты пока покури. Потом припишем, если что.
- А не переврешь? - усомнился Семен Стропилин.
Роясь в памяти и загибая один за другим пальцы, Стропилин добрых полчаса наказывал Севке, о чем следует написать.
- Поимей совесть, Семен! - не вытерпел бородатый артиллерист Мирон Горшков. - Ты уж все свои клешнятые пальцы позагибал, а конца не видно. Разуваться, что ли, будешь?
Семен смутился, махнул рукой:
- Правда твоя, всего не напишешь!
Подумав, Севка решительно обмакнул перо и начал писать, то надувая щеки, то втягивая. Раненые расселись на койках поодаль и с уважением поглядывали на Севку, шепотом переговариваясь.
Писал он долго, а когда закончил и прочитал, восторгу не было конца.
- Все в точности! - дивились бойцы. - Еще и от себя добавил. А до чего ж кругло сложил, шельмец!
Севка действительно немножко добавил. В письме оказались такие слова: "Домой меня, детки, пока не ждите. Надо сперва завоевать счастье. Товарищ Ленин сказал, что теперь уж скоро. Он-то знает, как чему быть".
- Правильные слова! - похвалил Горшков. - Не иначе, будешь ты, Савостьян, комиссаром. В политике сильно разбираешься.
По утрам доктор обходил госпитальные палаты. Клава Лебяжина шла рядом и записывала в тетрадку его назначения для раненых. Она докладывала, у кого какая температура, какой сон, какое настроение.
Суровый, неразговорчивый доктор обычно задавал раненым один и тот же вопрос: "На что жалуетесь?"
Но жалоб не было. Каждый знал, что если дымили сырые дрова в печке, если давали жидкие, ненаваристые щи, то это не зависело ни от доктора, ни от повара.
- Нету наших жалоб, благодарствую. А вот просьбочка имеется, - сказал как-то полушепотом Мирон Горшков и поманил доктора пальцем, чтобы тот приблизился.
Доктор присел на койку Горшкова:
- Что за просьбочка?
Читать дальше