Константин Станюкович: В тропиках

______________

* Мыс Доброй Надежды.

- Ишь ты... Совсем беда! - вырвалось невольное восклицание у взволнованного молодого матросика, слушавшего рассказ с напряженным вниманием.

- Глупый! - добродушно усмехаясь, продолжал Егорыч, - самая-то беда была впереди, а тогда еще никакой большой беды не было. Судно крепкое, доброе, только рулевые не плошай и держи в разрез волны, чтобы она боком не захлестнула... И у нас, значит, никакой опаски. Рассчитываем: стихнет, мол, погода, не век же ей быть, и опять камбуз разведут, варка будет, а то солонинка да сухари; ну и этой подлой мокроты не станет - обсушимся... Простоишь вахту, так весь мокрый, ровно утка, спустишься вниз да так мокрый и в койку - где уж тут переодеваться, того и гляди лбом стукнешься, качка страсть! Ну, и опять же, видим, и начальство не робеет - так нам чего робеть. Стоит этто наш командир Алексей Алексеич на мостике в кожане своем да в зюйдвестке, спокойный такой, бесстрашный, да только рулевым командует, как править; а у штурвала стояли двое коренных рулевых да четверо подручных... Ловко правили... В те дни командир бессменно почти наверху находился, никому, значит, в такую погоду не доверял... Днем только на часок-другой спустится вниз, к себе в каюту, а за себя оставит старшего офицера, подремлет одним глазом, выпьет рюмочку марсалы{71} или какого там вина, закусит галеткой и снова выскочит на мостик. "Идите, мол, Иван Иваныч, - это старшего офицера так звали, - а я, говорит, побуду наверху"... И опять, как следовает по присяге и совести, смотрит за "Голубчиком", ровно добрая мать за больным дитей. Сам из лица бледный такой, глаза красные от недосыпки, однако виду бодрого... Нет-нет да и пошутит с вахтенным офицером... тоже, братцы, и командирская должность, прямо сказать, вроде быдто анафемской, а главное дело - отвечать за всех приходится. И за матросские души богу-то ответишь на том свете, ежели сплоховал и погубил их. В ком совесть есть, тот это и понимает, а в котором ежели нет и который матроса теснит, у того господь и разум отнимает во время штурмы... Оробеет вовсе, ровно не командир, а баба глупая... Ну, а в таком разе и все оробеют... А море, братцы, робких не почитает... Коли ты перед им струсил тут тебе и покрышка!

Егорыч, вообще любивший пофилософствовать, на минуту замолчал и стал набивать свою трубочку. Закурив ее, он сделал две затяжки, не поморщившись от крепчайшей махорки, и, благосклонно протянув трубку молодому матросику, продолжал:

- Хорошо. Жарили мы, братцы, этаким манером, с попутной штурмой, дня два и валяли узлов по одиннадцати, как на третий день, этак утром, штурма сразу полегчала, и к полудню ветер вдруг стих, словно пропал, только волна все еще ходила, не улеглась... И стало, братцы, как-то душно на море, ровно дышать тягостно, понависли тучи совсем черные, закрыли солнышко, и среди белого дня темно стало... И наступила тишь кругом... А вдали, по краям, везде мгла... Мы, глупые молодые матросы, обрадовались было - не понимали, к чему дело-то клонит, думали - стихло, так и слава тебе господи, сейчас, мол, камбуз разведут, и мы похлебаем горячих щей; но только старики-матросы, видим, промеж себя толкуют что-то, а боцман наш смотрит кругом и только головой покачивает. "Не к добру, говорит, все это. Дело всерьез будет. Ураган, говорит, индийский идет... Подкрадывается, шельма, тишком, людей обманывает!" И тут же позвали его к старшему офицеру. Вестовой прибежал: "тую ж минуту иди, говорит". А капитан со старым штурманом, заместо того, чтобы отдохнуть в каюте, не сходят с мостика: все кругом в "бинки" (бинокли) смотрят, а то на компас да на вымпел на грот-мачте: есть ли, значит, ветер и откуда он... А ветру - ни-ни. Качает с боку на бок на зыби "Голубчик", и зарифленные марселя шлепают. Дышать еще труднее стало, словно давит сверху. Той минуткой прибежал на бак один мичман и говорит товарищу мичману, что подручным на вахте стоял: "Барометр, говорит, шибко падает, кажись, ураган будет. Только бы в центру урагана не попасть!" Приказали разводить пары. И все офицеры высыпали наверх - на мглу на эту самую, что кругом, все так и смотрят. А вахтенный вскричал: "свистать всех наверх, стеньги спущать и паруса крепить!" Заорал и боцман, а все и без того наверху. Скомандовал старший офицер, и полезли мы, братцы, по вантам, только держимся, потому качка. Спустили стеньги, остались с одними кургузыми мачтами, закрепили марсели и поставили штормовые триселя и штормовую бизань - вот и всего. Тут и все поняли, что щей не будет, а готовимся мы к такой буре, какой не видывали. Приказано было осмотреть, хорошо ли закреплены орудия. Сам капитан осмотрел, спустился вниз, там все высмотрел и вернулся на мостик... Ничего, такой же бесстрашный. Совесть, значит, спокойная. "Приготовился, мол, а там, что бог даст!"