Джон Армстронг: Правила жизни от Фридриха Ницше

Еще один шаг в выздоровлении – и свободный ум снова приближается к жизни, правда, медленно, почти против воли, почти с недоверием. Вокруг него снова становится теплее, как бы желтее; чувство и сочувствие получают глубину, теплые ветры всякого рода овевают его. Он чувствует себя так, как будто у него впервые открылись глаза для того, что рядом. В изумлении он замирает: где же он был прежде? Эти близкие и ближайшие вещи – какими преображенными кажутся они ему теперь! Какую волшебную пушистость они приобрели с тех пор! Он с благодарностью оглядывается назад – благодарный своим странствиям, своей стойкости и самоотчуждению, своей дальновидности и своим птичьим полетам в холодные высоты. Как хорошо, что он не оставался, подобно изнеженному, скучному ленивцу, всегда «дома», «у себя»! Он был вне себя – в этом нет сомнения. Только теперь он видит самого себя – и какие неожиданности его ожидают! Какие неиспытанные ужасы! Какое счастье даже в усталости, в старой болезни и в ее приступах во время выздоровления! Как приятно ему спокойно страдать, прясть нить терпения или лежать на солнце! Кто, как он, поймет счастье зимы в солнечных пятнах на стене! Эти наполовину возвращенные к жизни выздоравливающие, эти белки – самые благодарные животные в мире, но и самые скромные. Некоторые из них не пропускают ни дня без маленькой хвалебной песни. Серьезно говоря, самое основательное лечение всякого пессимизма (как известно, неисправимого порока старых идеалистов и лгунов) – это заболеть, подобно таким свободным умам, долго оставаться больным и затем еще дольше выздоравливать – я хочу сказать, становиться «здоровее». Мудрость – глубокая жизненная мудрость – содержится в том, чтобы долгое время даже само здоровье прописывать себе лишь в небольших дозах.

И в это время среди неожиданных проблесков еще необузданного, еще изменчивого здоровья свободному, все более освобождающемуся уму начинает наконец раскрываться тайна великого разрыва, которая в непроницаемом, таинственном и почти неприкосновенном виде хранилась в его памяти. Он долго не решался даже спрашивать: «Почему я так далек от всех? Отчего так одинок? Почему я отрекся от всего, чем восхищаюсь, даже от самого восхищения? Откуда эта жестокость, эта подозрительность, эта ненависть к собственным добродетелям?» Но теперь он не боится спросить об этом громко и уже слышит нечто подобное ответу: «Ты должен был стать хозяином самому себе и хозяином собственным добродетелям. Раньше они были твоими хозяевами; но теперь они должны стать лишь орудиями, такими же, как и все другие. Ты должен был приобрести власть над своими «за» и «против» и научиться выдвигать и снова прятать их в зависимости от своей высшей цели. Ты должен был узнать, что все оценки имеют перспективу, понять отклонение, искажение и явную телеологию горизонтов и все, что относится к перспективе; и даже частицу глупости в отношении к противоположным ценностям, и весь интеллектуальный ущерб, которым приходится расплачиваться за каждое «за» и каждое «против». Ты должен был научиться понимать необходимую несправедливость в каждом «за» и «против» и понять, что несправедливость эта неотделима от жизни, что сама жизнь определяется перспективой и ее несправедливостью. Ты должен был прежде всего отчетливо увидеть, где несправедливости больше всего: именно там, где жизнь развита меньше, мельче, беднее всего, где она всего более первобытна и все же вынуждена считать себя целью и мерой вещей и во имя своего сохранения тайно, мелочно и неустанно подрывать и расшатывать все высшее, более великое и богатое. Ты должен был отчетливо понять проблему иерархии и то, как сила, и право, и широта перспективы одновременно растут вверх. Ты должен был… – Довольно, свободный ум уже знает, какому «ты должен» он повиновался, знает, что теперь он может сделать и что ему теперь – позволено…»

Таков у Ницше список того, чему он сам научился в непростой для себя период. Смысл этого урока не в том, что мы должны усвоить то же самое. Нет, нужно постараться понять, чему мы (и наши близкие) научатся в результате болезненного опыта.

И наконец, вот истинное воплощение обычных, простых хороших вещей, которые мы некогда игнорировали или считали не заслуживающими внимания, но которые – теперь! – можно оценить.

«Благожелательность. К незначительным, но бесконечно частым и потому весьма важным вещам, на которые наука должна обращать больше внимания, чем на крупные, редкие вещи, следует причислить и благожелательность. Я говорю о проявлениях дружеского расположения в общении: улыбка глаз, рукопожатия и легкость, которые обычно окутывают почти все человеческие действия. Каждый учитель, каждый чиновник вносит этот компонент в то, что считает своей обязанностью. Это постоянное проявление нашей человечности, лучи ее света, под которыми все растет. Особенно в самом узком кругу, внутри семьи, жизнь зеленеет и цветет только в силу этой благожелательности. Добросердечие, дружелюбие и сердечная вежливость – это не иссякающие ручьи бескорыстного инстинкта. Они оказали гораздо более сильное влияние на культуру, чем намного более знаменитые проявления того же инстинкта, то есть сострадание, милосердие и самопожертвование. Но мы привыкли пренебрегать ими, и действительно – не так уж много в них бескорыстия. Тем не менее сумма этих маленьких доз огромна; их совокупная сила принадлежит к числу самых могущественных сил.