Единственная децентрализация, которая не разбивала бы национального единства и в то же время позволила бы увеличить число центров общей жизни, это та, которую можно было бы назвать профессиональной децентрализацией. Так как каждый из этих центров был бы очагом лишь одной специальной и ограниченной сферы деятельности, то они были бы неотделимы один от другого, и индивид мог бы поэтому привязаться к одному из них, не порывая своей солидарности с целым. Социальная жизнь только тогда может делиться, сохраняя единство, когда каждое из этих подразделений представляет особую функцию. Это поняли те писатели и государственные люди – и число их все увеличивается, которые хотели бы сделать профессиональную группу базой нашей политической организации, т. е. разделить избирательную коллегию не по территориальным округам, а по корпорациям. Но только для этого надо прежде всего организовать корпорацию. Надо, чтобы она была чем-то большим, чем простое собрание индивидов, которые встречаются в день выборов, не имея между собою ничего общего. Она только тогда будет в состоянии исполнять предназначаемую ей роль, когда перестанет быть условным, временным соединением и сделается определенным институтом, коллективной личностью, имеющей свои нравы и свои обязанности, свое единство. Великая трудность задачи состоит не в том, чтобы постановить декретом, что представители будут избираться по профессиям и что их приходится столько-то на долю каждой из них, а в том, как сделать, чтобы каждая корпорация стала моральной индивидуальностью. Иначе мы только прибавим искусственную и внешнюю рамку к тем, которые существуют и которые мы хотим заменить.
Таким образом, монография о самоубийстве захватывает область, которая лежит за пределами того частного разряда фактов, который она специально изучает. Подымаемые ею вопросы совпадают с самыми важными практическими проблемами современности. Ненормальный рост самоубийств и общее тяжелое состояние современных обществ имеют общие причины. Это небывало огромное число самоубийств доказывает, что цивилизованные общества находятся в состоянии глубокого преобразования, и свидетельствует о серьезности недуга – можно даже сказать, что она измеряется этим числом. Когда теоретик говорит об этих страданиях, то можно думать, что он преувеличивает или неверно объясняет их. Но здесь, в статистике самоубийств, они как бы регистрируются сами собой, не оставляя места личной оценке. Нельзя остановить дальнейший упадок коллективного духа, не ослабив коллективную болезнь, которой он является признаком и равнодействующей. Мы показали, что для достижения этой цели нет надобности ни искусственно возрождать устарелые социальные формы, которым можно сообщить лишь видимость жизни, ни изобретать совершенно новые формы, не имеющие себе аналогичных в истории. Но надо разыскать в прошлом зародыши новой жизни и ускорить их развитие. Мы не могли в настоящем труде определить с большей точностью, в какой форме эти зародыши разовьются в будущем, т. е. какова будет в деталях профессиональная организация, которая нам нужна. Лишь после специального исследования о корпоративном режиме и законах его эволюции можно было бы точнее сформулировать вышеприведенные заключения. И не надо преувеличивать интереса, какой представляют те слишком подробные программы, которые обыкновенно любили составлять политические философы. Это фантазии, слишком удаленные от сложности фактов, чтобы годиться для чего-нибудь на практике. Социальная действительность слишком сложна и слишком малоизвестна, чтобы можно было предвидеть подробности. Только прямое соприкосновение с вещами сообщает данным науки недостающую им определенность. Раз установлено, что зло существует, раз мы знаем, в чем оно состоит и от чего оно зависит, знаем, следовательно, общий характер лекарства и способ его применения, то надо не планы составлять, которые заранее все предвидят, а решительно взяться за дело.
Далее мы укажем, что эта точка зрения, далекая от того, чтобы исключать всякую свободу, является единственным средством примирения ее с детерминизмом, непосредственно вытекающим из данных статистики.
Очень ярким примером этой двойственности являются сходство и контраст, наблюдаемые между французской и русской литературой. Та симпатия, которой во Франции пользуется русская литература, уже доказывает, что в ней очень много общих черт с французской. На самом деле, у писателей обеих наций чувствуется болезненная утонченность нервной системы, известное отсутствие умственного и морального равновесия. Но это общее психобиологическое состояние производит совершенно различные социальные последствия. Тогда как русская литература чрезмерно идеалистична, тогда как свойственная ей меланхоличность основана на деятельном сочувствии к страданиям человечества и является здоровой тоской, возбуждающей веру и призывающей к деятельности, тоска французской литературы выражает только чувство глубочайшего отчаяния и отражает беспокойное состояние упадка. Вот каким образом одно и то же органическое состояние может служить почти противоположным социальным целям.
Читать дальше