– Да ты не играйся, не маленькая. Ешь, давай!
– Лукьянишна, а вы не хотите уехать отсюда? Туда, к людям?
– А пошто мне уезжать? Соседка моя, Макаровна, что на третьей улице отсюда живет, спервоначалу-то со своими эвакуировалась, да на третий день и воротилась. Невмоготу ей там стало, в эвакуации этой. Людей чужих стеснили, те их боятся, что зараза на них идет. А выгнать тоже боятся. Один внук у ней заболел, так его вместе с остальными забрали у матери и вывезли куда-то. Одежи нет, постелей нет, на полу всех в ряд клали. Затосковала Макаровна, глядя на разор этот, да и назад тайком пришла.
– И много вас тут таких?
– Да нет, теперь уж немного, как помирать стали. Да помирают-то в своем дому, в своей постели. Не сравнить как там, в чужих-то людях. Тут и обмыть есть кому, и дед Егор молитвы по книгам читает. Сам-то он не встает, паралитик он. А книга у него есть старинная, важная, еще от дедов осталась. Там и про Чернобыль сказано.
– Что сказано про Чернобыль? Как это может быть, если книга старинная?
– Так ведь только в старых книгах и правда, милая. А сказано там, что перед тем, как прийти концу света, будут еще людям предупреждения всякие. И одно предупреждение, сказано, такое: зажжет Ангел над землей звезду Полынь, а «полынь» – это по-нашему и будет «чернобыль». Вот ведь слово какое неслучайное! И падет огонь от той звезды Чернобыль на истоки рек и станут они отравленными. Что же, не так оно? Вот мы с тобой потом по лесенке на чердак влезем, так ты увидишь, что они в городе творят: дома моют, землю сдирают, будто шкуру с мертвой коровы. С домов пыль смывают, а отравленная вода опять в землю уходит, станет под землей ручьями растекаться и все живое в округе потравит. Копошатся, что муравьи, а Божий-то гнев водой не смоешь, нет! Мы хоть и в стороне, а издали все видать. Самих этих смывателей тоже забирают и увозят. Скорые машины с врачами так и ездят, так и ездят… А еще дед Егор говорит, что предупреждение-то это не последнее. Звезда Чернобыль догорит и людям передышка будет, чтоб опомнились. А не опомнятся, тогда страшный мор падет на них. Да ты и сама можешь деда Егора послушать. Я вот тебя покормлю, а потом огородами пойду к нему, так, ежели хочешь, иди со мной. Покормить надо старика. Лежит он, бедняга, до вечера один, а вечером, как стемнеет, мы к нему все собираемся. А кого не досчитаемся, – к тому сами идем Хоронить, значит, надо. Так пойдешь со мной? Деда перевернуть надо, обмыть. А то дух от него тяжелый, понос с кровью из него идет. Скоро и конец. Ты вот мне и поможешь.
– Я пойду с вами, Лукьянишна. А ночью я вам хлеба принесу и продуктов, – сказала Анастасия, вспомнив, что рюкзак остался в квартире Алены.
– Ой ли! А мы уж по хлебушку вот как соскучали… Да ты чего не ешь? О сестре все печалишься? А игрушки эти у тебя чьи?
– Племянников.
– А они где?
– Не знаю, Лукьянишна. По всему судя, их вывезли. Может, соседи забрали с собой. Их еще искать надо теперь.
– А, ну так ты отсюды уйдешь, значит, – разочарованно, как показалось Анастасии, проговорила Лукьянишна. – А я-то думала, что ты с нами останешься, вроде как на могилке своей сестры то есть.
– Не могу, Лукьянишна. Побуду с вами, а потом туда вернусь, к людям, и буду искать племянников. Надо ж их теперь кому-то дальше растить.
– А больше-то у вас никого родни нет?
– Есть еще сестра, средняя. Но та еще дальше, чем Аленушка. За границей она живет, давно уже.
– Ну, вернется, коль узнает, что такая беда стряслась, детишки одни остались. Любила она сестру-то покойну?
Слова «покойная сестра» с новой силой ударили в сердце Анастасии. Она с трудом преодолела головокружение и провела рукой по глазам.
– А ты сама не больна ль, Николавна? – вдруг спросила, глядя на нее, Лукьянишна. – Аль облучилась?
– Сердце у меня больное. А про облучение ничего сказать не могу. Дорога сюда по опасным местам шла, да и здесь я пропылилась основательно. Но ты не беспокойся, я побуду с вами, помогу вам. Хоть водой и продуктами вас обеспечу. Как же я вас брошу, старых да больных?..
– Куда ж тебе с больным сердцем воду носить?
– Ну, а кто же вам наносит? Вот стемнеет и пойду за водой.
– Ишь, какое, знать, у тебя сердце: и болезнью болит, и горем болит, а людей видит. А горевать сильно – грех. Вон у тебя глаза какие сухие и все в стенку ими глядишь. Тебе поплакать надо. Чай, еще и не плакала?
Анастасия покачала головой.
– То-то и оно. А слезы даны человеку, чтобы сердце от горя отмывать, не то оно коростой, сердце-то, покроется, тогда уже в него никто со своей бедой не достучится. Поплачь, поплачь, говорю! Ну, руки-то вот так положи на стол, голову сверху и давай. Плачь, тебе говорю!
Читать дальше