Анатолий Лившиц: Опасные виражи

– Ты стала высокомерной и дерзкой, – сказал Просперо строгим тоном. – Пренебрежительная манера Филиуса передалась тебе или ты переняла её сама?

– Что поделать? – Клаудия вздохнула. – Люди влияют друг на друга, не так ли?

– Влияют, – согласился Просперо. – Но разве ты не заметила, что Филиус влияет на тебя отрицательно?

– Мне нравится всё, что он говорит и делает. Говорит он образно и точно, делает мало, но безупречно, и меня не волнует как – положительно или отрицательно – это называется.

– Филиус – безнравственный тип! – уверенно произнёс Просперо. – Он – холодный философ, с презрением относящийся ко всему миру. Для него не существует авторитетов и других мнений, кроме его собственного. Он словно пуп земли, вокруг него вращается центр мироздания и земная ось.

Несмотря на то, что он мыслит глобально, его пространные рассуждения злы и опасны. Мне кажется, что если бы у него была большая власть, то он бы уничтожил больше половины жителей земного шара. Его надменность переходит всякие границы. Я даже допускаю, что в нём есть что-то дьявольское.

Только дьявол может обладать таким демоническим презрением ко всему, и Филиус обладает именно таким презрением. Он, – Просперо хотел сказать что-то ещё, но заметил, что кресло, в котором сидела Клаудия, опустело, и он остался в комнате один.

В один из осенних вечеров, когда Клаудия с Филиусом гуляли по пустынным аллеям липового парка, в памяти молодой девушки завертелись слова её отца о том, что в её неординарном любовнике есть что-то сатанинское. Не веря им, она хотела их забыть, но они продолжали упорно вертеться, и, жужжа, словно жирные назойливые мухи, причиняли большое неудобство. Тогда она решила избавиться от них с помощью разговора, понадеявшись, что Филиус заглушит их словами о своём прошлом.

– Ты ничего не рассказывал мне о своём прошлом, – начала Клаудия издалека. – Или у тебя его не было?

– Что ты имеешь в виду? – спросила равнодушно Филиус. – Если детство, то оно у меня было, но ты никогда не спрашивала о нём.

– Я спрашиваю сейчас, – Клаудия села на скамью и он сел рядом с ней. – В твоём детстве не было ничего необычного?

– Оно прошло в детском доме, где я рос в тихой и спокойной атмосфере. Никаких из ряда вон выходящих случаев в моём детском возрасте не произошло.

– А твои родители, – с любопытством спросила Калу дня. – Кто они? Почему они отдали тебя в детский дом?

– Я их ни разу не видел, и поэтому не знаю, кто они. И я не знаю, почему они отдали меня в детский дом.

– Неужели они к тебе ни разу не приходили? – удивилась Клаудия. – Ни мать, ни отец?

– Ни разу, – равнодушие из голоса Филиуса не исчезло.

– И что ты по этому поводу думаешь?

– Ничего, – он покачал головой. – А что я, по-твоему, должен об этом думать?

– Если бы я была на твоём месте, – представила Клаудия, – то бы я думала, что мои родители отдали меня в детский дом, чтобы избавиться от меня.

– А что бы ты думала по поводу их нежелания приходить ко мне хоть раз в год? – спросил равнодушно Филиус.

– Может быть, с ними что-то случилось? – предположила Клаудия. – Может быть, мать твоя умерла во время родов и не смогла тебя увидеть, а отец, не желая тебя воспитывать один и, пожелав избавиться от тебя как от ноши, отнёс тебя в детский дом.

– Допустить можно всё, что угодно, – глухо сказал Филиус – Что бы ни случилось, если они живы и если жив хотя бы кто-то из них и не желает меня видеть, то я не хочу думать ни об одном из них.

Воцарилась продолжительная пауза. Их лица приятно обвевал ветерок, над ними светлыми горошинами светили звёзды, и недозрелой тыквой желтела луна. Над их головами шептались листья.

Под ними шелестела колыхавшаяся на ветру трава. Казалось, что она что-то говорила ветру и, ветер, подхватывая её лепет, разносил его по всему пространству.

– Ну, хорошо, – сказала, наконец, Клаудия, поняв, что Филиус не желает больше говорить о своих незнакомых ему родителях. – Не хочешь говорить о своих неблагодарных предках, расскажи о своей жизни в детском доме? У тебя там были друзья?

– Почему ты вдруг заинтересовалась моим детством? – спросил с недоумением Филиус. – Зачем вспоминать о том, что никогда не вернётся?

– Многие считают, что, когда они будут умирать, будет, что вспомнить, – сказала Клаудия с нотой недоверия. – По-моему, это далеко не так. На смертном одре или во время болезни будет не до воспоминаний. Поэтому вспоминать надо при жизни в то время, когда болезнь не пристала, как банный лист. И вспоминать надо хорошие моменты, а плохие следует забыть. Твоя жизнь в детском доме протекала хорошо, не так ли?