Поднимаясь к себе, на третьем этаже у окна он лицом к лицу столкнулся со старенькой уборщицей. Та вяло возила тряпкой по огромному винному пятну. Присмотревшись, Глеб с тревогой и без удивления увидел кровь.
Не заходя к себе, постучал к Владу.
– Глебыч, это надо было видеть… Они сами себя наказали. Без нашего участия, – Влад сидел на стуле и продолжал дрессировать паяльник.
– Ну? – торопил его Глеб.
– Ну! Не нукай! Сами себя наказали. Нам вообще не пришлось вмешиваться, прикинь!
– Короче…
– Да подожди… Короче, дело к ночи. Я телек смотрел, да и они поутихли. Так уже… Я задремал – вопли. Слышу – какие-то стремные, не то, что раньше…
А потом вообще – кто-то стонет и дышит, стонет и дышит…
– В смысле – дышит?..
– Ну так: а-ах, а-ах… У меня не получается. Я думаю – сами разбирайтесь! Даже выходить не стал. Потом слышу – скорая приехала. А потом милиция, показания брали…
– Так что случилось-то? – нетерпеливо спросил Глеб.
– Да что-что… В пальто. Пацанчика одного зарезали.
– Насмерть?
– Да какое… Куда-то в живот попали. Короче, поживет еще… Ай… – Влад обжегся паяльником и выругался. – Зато сейчас – тишина.
– Давно случилось?
– Да часа три назад… Менты полчаса назад уехали. Тут баба одна убивалась. С ней истерика случилась!
– Случится! Если пить четвертые сутки, и не такое случится.
– А кто ударил ножом-то?
– Ты интересный, Глеб. Я их чего, знаю, что ли? Забрали его в наручниках…
– Покорил Питер…
– А?
– Мысли вслух.
Глеб поднялся к себе.
«Голова должна оставаться холодной», – думал Глеб. Сегодня или вчера его холодная голова, возможно, уберегла его самого и Влада от ножевых ранений.
По позабытому, к счастью, кодексу чести Глеб струсил. Хотя некоторые, ловко трактовавшие кодекс волки, повернули бы так, что Глеб схитрил, будь они на месте самого Глеба.
Глеб не чувствовал за собой трусости. Не видел и хитрости. Он сделал так, как велела ему холодная и разумная голова.
Сосед все так же пялился в телевизор. Эмтивишные герои пищали с непроходящим энтузиазмом. В комнате удушливо пахло мазью, которую сосед целый год с разной периодичностью втирал себе в левое колено. От запаха этой мази ненависти к соседу у Глеба становится вдвое больше.
– Ты слышал? – обратился к нему сосед без приветствия.
– Слышал…
– Ты пойдешь?
– Куда? – не понял Глеб.
– А говоришь – слышал! Ванесса Мэй приезжает…
– Нет. Я думал, ты про этих уродов…
– Каких? – не понял сосед.
– Там эти вновь прибывшие друг друга порезали.
– А-а… Да пускай хоть порежут, хоть передушат… Я чего им – мамка, что ли?
Это был четвертый, вполне приемлемый вариант поведения, и о нем ни в каком кодексе чести ничего сказано не было.
Наконец лето все-таки закончилось, и сентябрьские утра, все как одно, имели запах тонкий и пронзительный. То ли это был запах листвы на бульваре, только начавшей опадать, или же осенняя Нева приносит с собой ароматную прохладу прямо из Ладожского озера.
Почему-то это было грустно.
Вообще весь город замер в предвкушении осени.
Самое главное – осень еще нельзя было увидеть. Едва пожелтевшую кое-где листву можно было отнести и к засушливому лету. Но осень чувствовалась, и Глебу тоже сделалось не по себе.
Пару раз после уроков они с Корнеевым ходили гулять. Все было так, как и раньше, может быть, только смена настроений у Корнеева стала происходить резко и непредсказуемо.
Они забрели на пляж Петропавловской крепости. Долго бродили по берегу. Сели на траву с той стороны, которая обращена к Кронверку.
Перед ними в бурой воде плавали утки.
По случаю такой осени за пазуху Глебу приятели купили коньяк в удобной плоской бутылке.
Глеб дожевал сморщенное яблоко, бросил огрызок:
– Все равно чего-то не хватает…
Он презрительно посмотрел на бутылку в руке, из которой только что сделал хороший глоток.
– Тебе всегда чего-то не хватает, Глебыч, – совсем не понял Глеба Корнеев.
Глеб промолчал. Не стоило объяснять Славе, что он имел в виду. Что на месте Корнеева Глебу хотел бы видеть особу женского пола, чтобы прогулка приобрела «высший смысл».
В таких умозаключениях прошли сентябрь и половина октября.
От ощущения неполноценности происходящего Глеб становился раздражительным. Его могло вывести из себя даже утреннее бритье.
С Корнеевым они виделись все реже. В выборе между учебой и женским полом Слава окончательно выбрал второе. Его избранница была хороша собой и, учась курсом старше, к учебе относилась с такой же, как и Корнеев, прохладой.
Читать дальше