* * *
Так я умер.
Но история на этом не кончается: во-первых, взмыв над землёй, я с удивлением узнал, что это не первая моя смерть, а во-вторых, хоть я и умер, я должен завершить рассказ, пусть даже из-за гибельной черты, из-за порога вечного безмолвия.
Что я увидел, воспарив? Внизу подо мной был круг, заметно отличавшийся от остального леса даже цветом воздуха, по-иному преломляющего свет, – он выглядел слегка сиреневым (возможно, новому моему зрению доступны стали ранее недосягаемые спектры), и, как знать, быть может, за его пределы даже звук не выходил. Значит, я не ошибся – там, внизу, мы действительно оказались в пространстве, выделенном из реальности под некий полигон, и это заставляло нас следовать предписанным этим пространством законам, в частности – выходить на поединок по очереди, а не наваливаться скопом на одного, пусть силой всех нас и превосходящего. Глупо, конечно. Но благородно. И потом, сам поединок скорее походил на слушание в суде по делам минувших дней при весьма странном судии, не брезгующем маскарадом. К тому же приговор определённо был вынесен заранее.
В центре арены находился Жёлтый Зверь – величественный и могучий, страшный своей мощью, как разгневанная земля. Полукольцом перед ним, среди деревьев, виднелись семь малышей. И восьмой, не видный остальным, седой малыш, стоял за гранью, на рубеже сиреневого круга, не заходя в него. Он раскинул в стороны руки и возносил обрамлённое белым волосом лицо к небу – словно бы ко мне, но не ко мне…
Видно было плохо – картину застила листва. Я спустился. Моё тело и тело Рыбака лежали бездыханными. В горле одного торчал штык-нож, другое тело – моё – заиндевело, в груди зияли три убийственные раны – следы удара ледяных когтей… Зверь словно бы немного сник, спал с тела – теперь с ним в поединок вступила Мать-Ольха. Вокруг, чужой в этом лесу, разливался аромат неведомого мне цветка, густой, волнующий и, как мне отчего-то показалось, ядовитый – определённо перед Матерью-Ольхой Зверь явился царственным, но гибельным растением. Она была бледна и прекрасна, как валькирия, однако… лицо её окутывала горькая печаль. И – о боже! – она плакала. Я впервые это видел – Мать-Ольха плакала тихо, как сыр. Похоже, суровые законы мужского мира, не ставящие, как ей порою мнилось, её ни в грош, оказались не столь ужасными в сравнении… Интересно, в сравнении с какими именно законами ароматного края зелёной страны, где царит божественная флора? Я знал: её участь, как и судьба остальных, предрешена, но ведь и Жёлтый Зверь сдавал, взгляд его тускнел от жертвы к жертве – огонь неправоты (или заступничество серафима ) язвил его чудовищное сердце.
Между тем внимание моё рассеивалось, мне всё труднее давались попытки собрать его в пучок – что делать, после смерти моя связь с этим светом истончалась. Поэтому о дальнейшем – бегло, без подробностей. В конце концов, даже мёртвому, мне доставляла боль смерть братьев, свидетелем которой я добровольно оставался.
Мать-Ольху, подобно дриаде, Зверь породнил с ближайшим дубом – там, в расщеплённом комле, как раз нашлось дупло. Похоже, разговор у них вышел резкий, и Мать-Ольха, не стесняясь в выражениях, высказалась ярко, как могла. Там, в лоне древа, было тесно – наружу из щели сочилась кровь.
С Одихмантием, принявшим смену, вышло интересно. Не знаю, в каком виде предстал пред ним судьёю Зверь, но, не сгоняя с посеревшего лица улыбку отчаяния, он надменно ответил перед ним за прожитую жизнь, после чего, коротко вспыхнув, мелькнул, как огонёк фонарика, как финальный хлопок газовой горелки, – и его не стало. Быть может, здешний полигон открыл ему возможность для вылета в трубу и Одихмантий её не упустил? Не знаю. Уход его, как и смерть предыдущих братьев, белый ворон, сидящий на исполосованном когтями дубе, породнённом с Матерью-Ольхой, отметил печальным криком.
На удивление долго держался Нестор – я не ожидал. Не думаю, что ему удалось поморочить вразумляющего так, как он порой дурачил нас, но глаза его блестели бесстрашно и озорно – никакой деликатности и осторожности, столь свойственной ему в общении с малознакомыми людьми и животными. Кого он видел перед собой – саму великую Историю? Как знать. А Зверь уже терял уверенность и равновесие, уже переминался, тяготясь своим судейством и палачеством… Борода Нестора, заплетённая в походную косу и заткнутая за пояс, потрескивала от скопившегося в ней заряда, порождённого ищущим выхода гневом. После тяжбы с нашим летописцем Жёлтый Зверь поблёк и выглядел потрёпанным. А умер Нестор легко – взгляд его срезанной головы остался светел, в открытых глазах не было ни страдания, ни мольбы, ни страха.
Читать дальше