Он опоздал минут на сорок, но плюнуть и уйти – ускользнуть от помощи гонимому еврею – я не мог. Зато среди родимых утраченных стен я хорошенько припомнил все раздиравшие меня развилки с той минуты, как я был оторван судьбой от груди альма-матер. К моменту моего распределения Катька с ее матерью через Большой дом («смотрите, бабуля, пожалеете») прописали меня в заозерском бараке, а уж в Ленинграде, мы знали, мою специальность отрывают с руками (я шел первым в списке). Но тут на меня насела костлявая вербовщица из сверхсекретного Арзамаса-16 – подлинное имя ее мелькнуло в воспоминаниях Сахарова, но подчиненные, как впоследствии оказалось, звали ее просто Жандармская. Она мрачно сулила мне немедленную квартиру, двойной оклад, творческую работу – ее отдел разворачивал новое направление. «Но почему вам нужен именно я?!.» – «Я советовалась с преподавателями – все называют ваше имя». – «Но где это хотя бы находится?..» – «Приедете – узнаете. Ехать с Казанского вокзала». – «А сколько часов?» – «Спрашивайте уж и вторую координату – в каком направлении». – «А охотиться там можно?» – в обступившей унылой реальности мною вдруг овладела мечта о девственном лесе, сквозь который я пробираюсь с ружьем то на лыжах, то в болотных сапогах (все тот же суррогат освобождения от вездесущих социальных законов). «О, охота у нас великолепная!» – смягчалась хищница, уже с прошлого года закогтившая пару-тройку крепких ребят, в том числе и Славку, считавшего, что жить можно если уж не в Ленинграде, то лучше в каком-то тайном каземате, чем в Свердловске или Куйбышеве, его осточертевшей малой родине.
Я не был так жесток к провинции, но Катька, из-за дочки и чахотки отставшая от меня на один курс, признавала только Ленинград, Ленинград и еще раз Ленинград. Пытаясь ускользнуть из арзамасской сети, я пришел на распределение ленинградцев. Их действительно зазывали наперебой (с официальным направлением брали и евреев), но со своей областной пропиской войти в аудиторию я как-то не решился, потолкался в коридоре, но случайно пойманные за рукав уполномоченные, услышав наши имена – мое и Заозерья, говорили, что они не уполномочены, нужно обратиться к кому-то поглавнее. Зато на распределении иногородних на меня с явной заботой обо мне навалилась вся комиссия с Солон Ивановичем во главе. И я подписал… Все сделались ласковы со мной, как с безнадежным больным, наконец-то согласившимся на операцию, но я брел в общежитие мимо трущоб Малого проспекта, мимо завода Котлякова, где совсем недавно по лимиту барахтался Юра, мимо саженной трухлявой ограды Смоленского кладбища совершенно раздавленный этим арзамасским ужасом – как-никак это было мое первое серьезное предательство.
Но Катька, увидев мое лицо, сразу все поняла и простила: ну и хорошо, сразу заживем, обставимся, она приедет ко мне на преддипломную практику, жалко, конечно, прописочных хлопот, но, накопив деньжат, глядишь, и построим в Питере кооператив… Я впервые в жизни был ей благодарен, ибо впервые в жизни чувствовал себя несостоятельным.
Сегодня мне представляется верхом нелепости с горя напиваться или петушиться – реальность от этого не меняется. Но тогда я засадил стакан-другой-четвертый под разухабистые клики: нам-де, татарам, что Арзамас, что Ленинград, что водка, что пулемет – лишь бы с ног валило, а назавтра я уже почти мечтал об Арзамасе – о его таинственных верстах тройной колючей проволоки, о лязгающих пропускных шлюзах, о государственной важности проблемах, где я всем покажу, об опасных испытаниях неведомо чего среди пустынь и льдов, среди змей и белых медведей, усевшихся на краю дымящейся полыньи… Все тревоги и разочарования вышли наружу в виде первого и, надеюсь, последнего в моей жизни фурункула, вначале придавшего моему подбородку невероятную мужественность, но вскоре потребовавшего для прикрытия его вулканической деятельности марлевой повязки через макушку. Со стиснутыми повязкой челюстями по солнечной июньской набережной я прискакал в Двенадцать коллегий получать – подъемные, что ли, и в собравшейся очереди молодых специалистов с удовлетворением разглядел у вожделенной двери в чем-то, казалось, спевшихся Славку с Мишкой. Я хотел пристроиться к ним как ни в чем не бывало, но подлец Мишка, криво усмехнувшись, произнес: «С острой болью без очереди». Жалко, рот мой был запечатан, но в кабинете я его, пожалуй что, и разинул, когда плюгавый красавчик за полированным столом объявил: «Вам отказано». Как, почему?.. «Не пропустил Первый отдел».
Читать дальше