Марина Степнова: #ЖИЗНИГРА

Зимой он посадил меня на спину и по колено в снегу совершил переход через заснеженное поле замерзшего водохранилища, чтобы на том берегу разжечь костер – с одной спички. Снег оплавлялся неровным кругом и шипел, а он снял очки, чтобы протереть стекла, и взгляд его сделался непривычно трогательным, почти детским:

– А не хочешь ли ты вырастить со мной самое могучее в мире Дерево игры? У нас не будет мертвых веток, только живые! Отвечаю. И никакой зубрежки!

В свадебное путешествие мы поехали к нему в МГУ, жили в Главном здании, днем гуляли по Москве и все время попадали под ливень – каждый раз думали, что уж сегодня его не будет, а он был. Но зонт так и не купили. А ночью ходили в лабораторию, там Платон вел какой-то непрерывный круглосуточный эксперимент для диссертации, сыпал непонятными формулами, спорил с коллегами. Когда я засыпала на его плече, шум ночных машин казался рокотом далекого моря. Его голос убаюкивал. Он рассказывал мне сказки, которые я пыталась утром записывать, но не могла – они улетучивались с рассветом, как любые тревоги ночи.

Однажды я встретила папу на улице – случайно. Живем в одном городе, а никогда не виделись – ни разу за десять лет. Я уже окончила университет и была беременна нашей первой с Платоном дочкой. Папа сказал:

– Можешь поздравить! У меня родился сын! Я стал папой!

И улыбнулся одной из своих самых щедрых улыбок. Я безмятежно улыбнулась ему в ответ:

– У тебя есть шанс стать еще и настоящим дедом!

Папа впервые в жизни посмотрел на меня внимательно и заинтересованно.

– Ты беременна? Ты замужем? Когда?

Через пять лет папин сын и моя дочь сидели за старыми папиными шахматами у нас дома. Дочкавыигрывала.

Только Аллах знает будущее и прошлое. Только Он знает, чем обернутся дела наши и помыслы наши. И за все дела будет человек спрошен. Аллах запишет и благие, и дурные поступки. Всемилостив Аллах, но защити нас от людского суда и гнева.

Иногда как собака последняя себя чувствуешь, смотрят на тебя как на пустое место, даже хуже, как на дырку какую, а Петр Иванович не такой, он человек, это понимать надо. Всегда поговорить остановится, о семье спросит, даже руку пожмет. «Ну как, Махмуд, живешь? Как семья? Когда домой поедешь?» Сам маленький, румяный, круглый, как лепешка оби-нон. Все круглое – голова, лысина, даже щеки и уши круглые. И очки. И ноги у него полукольцами, как у наших чабанов. На внешность он не очень. Но человек хороший. Дышит только тяжело. Ему бы хлебнуть воздуха с наших горных хребтов, здесь разве можно жить? Как в пещере дышишь – здоровый заболеет. Воздух должен сладким и пряным быть, душу радовать, как у нас в долине. На козьем молоке да хлебе с наших полей он бы сразу поправился. Я ему как-то привозил. Уважаемый человек, ученый. В институте преподает. Только одет плохо, нехорошо это, когда ученый человек так плохо одет.

Некому о нем позаботиться. Жена уж года три как ушла. Детей увезла. Тоскует, наверное, без детей-то. Они ж на нем, как гроздья винограда, висели. Сам видел. Любили его. А уж он с ними как занимался! Везде водил, возил. Самокат купил, коньки роликовые купил, велосипеды тоже. А сейчас смотрит, будто в ущелье заглядывает. Разве это дело? А жена у него красивая была. Я сам пятый год без семьи, но мне дома нельзя, и детей, и мать кормить надо. Но разве дело важному человеку одному жить? Умного человека почитать надо. Здесь, в Москве, умный человек ничего не значит, хитрый – значит.

Фарида, которая у них в подъезде работает, говорит, Петр Иванович раньше диссертацию писал. Только не сложилось. Он диссертацию на этой, на кафедре, кому-то почитать дал, а идеи и украли, так и не написал Петр Иванович диссертации. А потом тот, который украл, вроде приходил, да они так поговорили, что Петр Иванович потом сам же перед обидчиком и извинялся. Его обидели, а он извиняется! Фариде соседка Петра Ивановича рассказывала. Да Фарида и сама видела, как стояли они внизу, возле лифтов, и Петр Иванович вору этому все «извините» да «извините» говорил, только она тогда еще не знала, что этот, второй, вор и есть. Такой уж Петр Иванович человек, все смущается, будто женщина. Будто мыслей своих стыдится и слов стыдится. А ведь когда меня Виктория Львовна с третьего этажа в краже обвинила, не смолчал. Защищать бросился. Красный, как мак у нас в Лолазор стал, так заступался. Заикаться стал. Если бы не он, меня бы, может. и выгнали совсем.

Да только никто не знает свою судьбу.