Яни Эш - Зеркало Умбры

Я, конечно, говорю о тех останках Фанагореи, что лежат в коме чуть поодаль от нас. Морские ветра хорошо справляются с ролью аппарата ИВЛ, но по артериям давно ничего не протекает. Фанагорея умирала долго. Тихо. Никто и глазом моргнуть не успел, как город из жизнерадостного, полного надежд ребенка превратился в тлеющий скелет.

Говорят, это случилось за полтора года до нашего приезда. Дело, согласно слухам, в зеркале, из которого Архитектор Муравей выпустил так много памяти, что наш мир кое-где весьма существенно размыло.

Я не знаю, честно говоря, сколько тут правды. Имея некоторый опыт в сталкинге по зазеркальной Сети, я своими глазами видела эту память. Код, пишущий сам себя там, за границами наших человеческих полномочий. Алгоритмы нашей физики, цветов, идей, живых структур, эмоций и разума. Говорят, этот строительный материал бытия никогда не должен покидать свое матричное поле.

Когда мы сюда приехали, зеркало уже не работало на вход. Стало быть, на выход тоже. Мир вокруг выглядел и продолжает выглядеть как полагается: никаких признаков вмешательства в код. Никакой характерной ряби в воздухе, никаких пульсирующих оттенков и пластилиновых протечек.

Никаких аномалий, явно принадлежащих тем местам, где человеку не место.

Ткач говорит, люди просто испугались тогда. Ведь в Санкт-Петербурге махинации с зеркалами наделали немало бедствий. Кроме того Плерома… Слышали о Плероме? Это такая секта. Была. Она загнулась одновременно с исчезновением Архитектора Муравья. Больше о ней никто не слыхал. Мы с Юджиным тогда не особо интересовались всеми этими вещами, а теперь оказывается, что они могли бы спасти мне жизнь.

Да и не только мне.

Теперь, пытаясь убежать от зловещей тени своих ошибок, мы снова оказываемся в месте, пропитанном человеческим любопытством. Любопытством, нашедшим выход в экспериментах с начинкой мира. Наверное, это знание до самой смерти будет меня преследовать.

Когда солнце окончательно скрывается под жидкой поверхностью зеркальной кожи моря, я снимаю мясо с огня. Гречка тоже готова: я делю ее на две равные кучки в двух крафтовых тарелочках, отсыпав, впрочем, Юджину чуть больше. Все-таки он мальчишка, им надо хорошо питаться независимо от возраста и телосложения.

Нежный мясной гуляш, испуская горячий душистый пар, царственно венчает композицию. После чего я украшаю блюдо тертыми орехами и веточкой зелени. А сама стараюсь не думать, что все это похоже на чьи-то внутренности.

– Кира…

Юджин опять хочет забрать тарелку к телевизору.

Я выжидаю паузу. Руки трясутся, и я с силой сжимаю веки: мимолетная боль может прогнать наваждение.

– Кира!

Он рядом. Юджин выглядит совсем как человек.

Иногда что-то начинает происходить с этим местом вокруг: будто бы просыпается некий инопланетный инстинкт, который твердит, что все — фальшивка. Каждый уголок дома, каждый цвет, каждое знакомое лицо начинает становиться совершенно чудовищно не таким , каким должно быть. Бутафория, словно в фильме «Игра»: стоит открыть случайный ящик, как обнаружишь, что он пуст. А вместе с ним — и все остальное.

– Кира, ты в порядке? – Юджин подходит ко мне, и я с трудом сдерживаюсь, дабы не врезать ему промеж глаз. – Ты какая-то бледная.

– Расскажи, чем ты сегодня занимался, – заставляю себя сказать, но язык все равно предательски спотыкается. Мне так страшно, что я чувствую, как в горле застревает комок, а глаза стелет пелена влаги.

– О-о-о, боже, только не говори, что опять! Ты таблетки сегодня пила?

Пила ли я таблетки? Юджин все такой же медноволосый, что и всегда. Мелкие завитки волос вкупе с бородкой и тучным телосложением придают ему неумолимое сходство с Романом Трахтенбергом. Обычно подобные мысли заменяют мне таблетки.

Но сейчас…

Между кустистыми бровями Павла залегла глубокая складка, глаза пристально буравят подбородок. Отпечаток мощного мыслительного процесса так четко прилип к лицу Юджина, что не укрылся даже от меня.

– Не знаю, подходящий ли момент, – говорит Паша. – Но, надеюсь, тебя это отвлечет.

– О чем ты?

– Сегодня, пока ты гуляла, я нашел кое-что. Письмо.

– Письмо?

– Самое настоящее письмо. В конверте. Адресовано тебе.

– Не знала, что кто-то еще пишет бумажные письма, – растерянно говорю. – От кого?

– Если б я знал. Там нет обратного адреса.

Я чувствую, как мои собственные шестеренки начинают чертыхаться и поскрипывать. Вот уж действительно Пашка угадал. На несколько секунд я так зависаю, что практически забываю о страхе.