Марина Черницына: Понемногу о многом (сборник)

Эл держала его руку в своих маленьких ладонях и говорила тихим голосом: «Ты ни в чем не виноват перед свом отцом, Шек, жизнь такая, какая есть, а не то, что мы придумали, и принимать ее надо такой, как она есть. Надо жить. Просто жить, Шек». Было странно слышать эти слова от Эл, которая казалось жила лишь своими мечтами, и именно в тот момент, удивленно глядя в знакомое лицо Эл, он вдруг увидел в ней женщину. Маленький чуть вздернутый носик, темно-русые, пушистые волосы, которые на солнце отливали золотым, чуть медноватым оттенком, как стволы сосен в лучах заходящего солнца, и глаза, бесконечные, серо-зеленые глаза с черными крыльями длинных ресниц. Уже не слыша, что говорила Эл, утопая в серой зелени под взмахом черных ресниц, он понимал, что маленькой девочки, рядом с которой он был когда-то сильным и значимым, защищая ее от ехидных насмешек дворовых мальчишек, больше нет. А рядом с маленькой женщиной, которая неожиданно возникла на ее месте, он почувствовал себя растерянно и беспомощно, как ребенок. Это новое незнакомое чувство испугало его. Захотелось убежать. И он бежал.

Человек оглянулся вокруг, подобрал валявшуюся неподалеку ветку покрепче и подпер ею хилый росток, отряхнул руки и поднялся с корточек.

«Э, братец, а ты не так-то прост, всю душу вывернул наизнанку. Уж прости, что могу, не садовник. Расти, как знаешь».

На кресте, в центре крестовины, чьей-то заботливой рукой была прикреплена иконка. Человек достал из кармана чистый аккуратно сложенный носовой платок, протер запылившийся образ и замер… На него смотрела Богородица. Краски на иконе поблекли, выгорели, образ был еле различим, но взгляд Пресвятой, освященный лучами заходящего солнца, был удивительно живой. И в этом чудном взгляде, как в потоке яркого теплого света, человек вдруг увидел свою душу. Она была подобна тому жалкому росточку, придавленному корягой, она была подобна покалеченной птице, утратившей небо. Маленькая, уродливая, одинокая… Дыхание перехватило, из глаз потекли слезы. Но после неожиданных слез, как после грозы, на душе стало чисто и спокойно.

…– Ваш выход, – сообщил молоденький парнишка, заискивающе глядя на человека с аккуратной седой бородкой. Тот согласно кивнул в ответ говорящему и направился к выходу на сцену. Мимо него пронесли декорацию. На ней было изображено заходящее солнце. На фоне заката летел косяк белых птиц. И снова яркой картиной перед ним появилось взволнованное лицо Эл. С широко распахнутыми глазами она шептала: «Смотри, смотри, Шек! Это не облака, это острова, замки, парусники в алом море и музыка, музыка, как соловьиная песня. Мы такие несчастные, Шек, нам так не хватает любви, мы так хотим, чтобы нас любили, но мы не умеем любить. Любить, не оглядываясь на себя, ничего не требуя взамен. А туда, в страну Заходящего солнца, летят наши души, как белые птицы, там они свободны, потому что там не боятся любить и радоваться, просто радоваться жизни». «Эл, милая моя девочка, Эл, – прошептал человек, – я нашел твою страну, и я пойду и всем расскажу о ней».

Публика рукоплескала любимому артисту-комедианту. Человек подошел к микрофону и, как-то по-детски легко и задорно улыбнувшись, заговорил.

Человек говорил, говорил, протягивая руки к людям, как бы желая обнять их: «Люди, бедные братья мои, ваш разум, с детства запуганный злом, растит стены вокруг вашей души и остается в замкнутом пространстве один на один со своим страхом – иллюзией вездесущего зла. А та ваша душа, которую так тщетно пытались укрыть от боли и слез, бьется о стены в крике одиночества, желая услышать ответ, желая свободы, тепла, света… Но поднимите глаза свои к солнцу, и вы увидите, оттого оно вечно могуче и прекрасно, что рожденное Божьей волей, льет лучами добра и радости свою душу, не закрываясь в страхе перед злом. Выпустите из темниц свои души и обогретые солнцем они сольются вместе с ним. И исчезнет страна Заходящего солнца оттого, что разум слитых воедино сердец не меркнет. И исчезнет зло, живущее в подвале одиноких запуганных душ».

Человек говорил, протягивая руки к людям. Шек, Шек… Рассекая крылами воздух, летела его душа, подобно белой птице, обретшей столь желанную ей свободу. Публика не аплодировала и не смеялась. Она смотрела на человека, как на безумца, множеством глаз, распахнутых ужасом.

А где-то там над сизой дымкой цветущих садов, прощаясь с землей, умирало солнце. По небу от его падающего тела расходились алые волны, впитываясь в окружающий мир. И всё: облака, ветви деревьев, травы – ответно взмывали к солнцу с грустью. Грусть была легкой, чистой и торжественной, как соловьиная песня, летящая от земли к небу. Туда, где в алом тонула стая белых птиц.