Роман Воликов: Казус Белли

Жить в золотой клетке оказалось невероятно привлекательным. За эту работу ей хорошо платили, никто не ограничивал её свободу, иметь кратковременное общение с разными мужчинами было куда приятнее, чем изо дня в день терпеть одного конкретного мудака. Довольно быстро она стала звездой, мужики западали на её модельную внешность и интеллигентные манеры, она умела ровно столько, сколько нужно разыгрывать из себя неприступную недотрогу, а потом отдаваться со страстью похотливой ослицы. Чем не театральная сцена, думала она, даже лучше, партнёры всегда в импровизации. Несколько раз ей предлагали перейти в постоянные содержанки, она неизменно отказывалась, зачем, как это ни странно прозвучит, здесь она полная хозяйка самой себя.

Есть ещё одна блестящая идея, сказала она, подобрать группу целок. Уголовно рискованно, если несовершеннолетние, сказала Лена, это я как юрист тебе могу сказать, хотя, если обставить грамотно, без свидетелей, в принципе, отвечать будет тот, кто ебёт. Только где их брать, эту невинную чистоту, в детском саду? Почти, я тут познакомилась с одной молокосоской, ела пирожные в «Донне Кларе», такой одуванчик шестнадцати лет, а глазки шкодливые, думаю, что за некоторое вознаграждение согласится, войдёт во вкус, подружек позовёт. Не знаю, сказала Лена, надо посоветоваться с шефом, звучит заманчиво, эксклюзив по эксклюзивной цене. Увидеть бы как-нибудь этого шефа, сказала она, просто какой-то мистер икс. Увидишь, сказала Лена, всему своё время.

Иногда, гуляя по Москве, она встречала однокурсников, мальчишки все были затюканные, жаловались на актёрскую нищету, как Васильев, спрашивала она. Уехал во Францию, сказали ей, надоели ему все эти дрязги, а театр, к сожаленью, хиреет, его ученики так и остались учениками, хотя дядям всем по пятьдесят. Жаль, сказала она, так всё красиво начиналось, у меня всё в порядке, живу в Брюгге, на границе Бельгии и Германии, самодовольно врала она, у нас мужем небольшая фирма звукозаписи, вот приехала в Москву развеяться, подышать загрязнённым воздухом. Повезло тебе, вздыхали однокурсники, ты, если что, дай знать, и суетливо совали бумажки с телефонным номером, мы на любую работу согласны, спеть, сплясать, чего хочешь.

По утрам она смотрела на себя в зеркало и думала, сколько ещё продержусь на этой блядской работе? Ленка хорошая баба, но она выкинет меня на помойку, как только сочтёт непривлекательной. И саму Лену турнут, если на её место найдётся более толковая грымза, она не испытывала по этому поводу никаких иллюзий. И что потом, сказала она, ты постоянно задаёшь себе этот вопрос, но так ни разу и не получила ответа. Живи сейчас, сказала она отражению в зеркале, потом будет то, что будет.

Шефу понравились твои идеи, сказала Лена, пригласил нас на ужин, потом, естественно, потанцуем. Отлично, сказала она, он как любит, сверху, сзади, валетом? Он по всякому любит, сказала Лена, большой однако выдумщик. Одевайся, он не любит, когда опаздывают. К шефу я всю ночь под окном караулить буду, подумала она, не пора ли тебе, дорогая Леночка, на пенсию, а мне на твоё место…

УТРО ТУМАННОЕ. ДВЕНАДЦАТЬ.

Если бы он был художником, он назвал бы эту сцену «Чаепитие в загородном доме». Две сестры, которые давно не виделись и мило воркуют на террасе, Тонин муж Паша гуляет с Настей в саду, он, представленный как Иван, новый муж Юли, бразильский бизнесмен, из древней эмигрантской семьи, по-русски плёхо-плёхо, он издевательски коверкает свою речь, но очень любит Россию. Через несколько часов Паша и Настя улетают в Париж, в Диснейленд, шикарный подарок на день рождения дочери, жаль, мама не сможет полететь, владелец дома заказал широкомасштабный ремонт, она вынуждена оставаться здесь, Паша очень доволен, что неделю будет один с дочкой. Они попьют чаю с малиновым вареньем из настоящего дореволюционного самовара, верный Дорофеев отвезет туристов в аэропорт, он возьмёт сестричек за жопы и будет трахать их до исступления, с воплями, визгами и лесбийскими играми.

Ранним утром он покинет дом по-английски, дойдёт пешочком до трассы, поймает попутку и приедет в аэропорт. В кармане его куртки лежит паспорт на имя латвийского гражданина Урманиса Лациса и билет в Ригу. Он выкурит перед полётом сигарету и снова проанализирует события последнего месяца. Генерал умер от цирроза печени, на него вышли представители акул капитализма, которые предложили продать сахарные заводы по хорошей цене, деликатно заметив, что второй раз предложение делаться не будет, поскольку труп обычно нем и глух. В этот возвышенный момент Дорофеев сообщил ему, что видел в Москве угрюмого Костю. Он поторговался для приличия и согласился. Акулы перевели деньги на зарубежный счёт и намекнули, что этот город стал ему тесен.