И мне сразу расхотелось поведать ее кому-либо, потому что не хочу развенчивать наивность молодости. Юность лишать ее глупых надежд и ликования. Остальных – тревожить.
Всю жизнь искать ответы, чтобы приготовиться к грядущему! То, что я понял и ожидаю от будущего, – пугает. К этому невозможно приготовиться (старость, болезни, нужда, еще многие и многие немощи). А вкусив хорошего, как можно потом довольствоваться меньшим?
Остальные люди этого не понимают разве? Счастливы, кто не понял, еще не понял. Но ведь хотя бы половина людей, наверное, понимает. Но тогда становится еще более тошно, страшно. Ведь половина людей живет в хроническом тотальном несчастии. Осознавание этого потрясает. Блажен, кто верует, легко ему на свете?
Если бы…
А моя мама? Про маму-то свою я должен понимать больше, чем про гипотетических «остальных». Моя мама – забывает об этом, хотя бы иногда, на время, забывает о своих несчастьях и о своих выводах, кто есть человек. А отец? Отец об этом не говорит, – он всегда работает, он относится к тем, кто спасен работой.
А ведь я даже не дарю маме радостей, а ведь мог бы. Посылай маме письма почаще!
Я повидал хорошего – и теперь не хочу это терять (качество, скорость, информированность, здоровье, работоспособность…). Не хочу и не могу видеть все эти слова с приставкой «не».
Как бы там ни было, я на время обо всем этом немного забыл, и началась прежняя жизнь – счастье осени затопило эти мрачные тайны жизни. Настала пора, когда все то, что видишь на улице, – счастье. И это счастье хочется записать и превратить в лирические сказки: «Качаются разбойничьи фелюги, / Горят в порту турецких флагов маки. / Тростинки мачт, хрусталь волны упругий. / И на канатах – лодочки-гамаки».
А в переулочках, чуть свечерело,
Пиликают, согнувшись, музыканты,
По двое и по трое неумело,
Невероятные свои варьянты.
О горбоносых странников фигурки!
О средиземный радостный зверинец!
Расхаживают в полотенцах турки,
Как петухи у маленьких гостиниц.
Везут собак в тюрьмоподобной фуре,
Сухая пыль по улицам несется,
И хладнокровен средь базарных фурий
Монументальный повар с броненосца.
(«Феодосия» О. Мандельштам)
В Севастополе такие женщины – я ей улыбнулся и она мне тоже. Взрослая женщина, а ведет себя как девчонка. Такое возможно только в Севастополе.
1999 год
Эпиграф:
– Вспомнил! Вот, сорокаПятилетний мимо идет. А ну-ка, подойди, малыш, поближе, ну-ка, что у тебя там в карманах? А, бутылочка. Значит, опять? Да?
Сказка/мультфильм
Ходил по зарослям камыша, ловил птиц.
Лежал на поляне сказок лицом в небо, руки за голову.
Блуждал в предрассветном тумане, без мыслей.
Сушил рыбачьи сети в струях ночного бриза.
Иногда, заглянув в «окуляр информационного ока земли», вздрагивал и отшатывался.
Потом долго – в задумчивости:
Ходил по камышовым водам…
Лежал на берегу сказок…
Блуждал в туманах странствий…
И сох в струях бриза…
Тянуло опять заглянуть в окуляр…
Сдерживался.
Феодосийская набережная после шторма
Феодосийская набережная. Мальчик, катаясь на велосипеде, играл на набережной с волнами. А сильный прибой отвечал взаимностью, он пытался обрызгать мальчика. Оба были мокрые и довольные.
На улицах среди женщин псевдомонашеская мода. Все в длинном и черном. Сентябрь, глубокий вечер, фонари. Гуляющие на набережной посторонились – дали место проехать через железнодорожный переезд велосипедисту, мужчина подъезжает к морю, он борцовского телосложения, голый, в плавках, верхом на велосипеде, – едет купаться.
Кафе. По полу, стенам и потолку летят звездочки – электрические солнечные слоники и зайчики. Зайчики от зеркального шара красные и желтые, потому что с южной стены на шар бросает свой луч красный фонарик, а с северной – зеленый. На полу (в надире) они летят друг навстречу другу – там пурга! По экватору (на стенах мира) – одни снежинки летят вверх, другие параллельно стенам – поперек, чтобы у посетителей возникало легкомысленное головокружение от «востока» и «запада». На потолке – в зените ночи – на «южной» и «северной» стенах, согласно цвету фонарей – зеленые огни пролетают редко и быстро, а красные медленно всплывают вверх и медленно тонут, как поплавки на одном месте. «Баллотируются», вспомнил я точный латинский перевод, усмехнулся и, расплатившись, шагнул из-под навеса кафе в электрическую темноту.
Читать дальше