До развода никогда не доходило, хотя разговоры были, да что там разговоры, даже драки. Женщины любят помахать руками, а мне-то что, пусть машут, иногда я уворачивался, чаще нет, было в этом что-то садомазохическое, садово-парковое, когда наступаешь на одни и те же грабли из развлечения. Всё заканчивалось, как обычно, к утру, наступало перемирие, разводные мосты смыкались вновь, мой упрямый смычок играл на её тонкой скрипке отрывок из балета Ромео и Джульетта. Это и было тем самым противоядием от развода. От брака до развода один шаг: то ли растяжение получишь, то ли станешь гибче. Закроешь в себе боль на замок и лыбишься, как дурак, сквозь неё, а ключ выкинешь куда подальше, чтобы не было возможности кому-либо жаловаться.
Мы балансировали на грани, как и природа, в которой успех одного человека всегда обусловлен неудачей другого. Точно так же продолжительность жизни одного старика или старухи могла послужить смертью младенца или подсознательным падением рождаемости. Город, каким бы он ни был прекрасным, тоже погружался в печаль, стоило только пойти дождю. Отсюда мои печальные мысли, скорее всего. Горизонт съел туман, я сбавил скорость. Я не видел будущего, что меня там ждёт. Навстречу по противоположной полосе, выныривая из тумана, шли другие машины. Они переходили с рыси на галоп. Казалось, они возвращались. «Им не понравилось моё будущее или своё». Они возвращались в прошлое. Я пытался отвлечься. Меня это не пугало, мой железный конь медленно перебирал колёсами, объятый облаком. Радио передавало новости: синдром Буша в Штатах, Украина снова становилась окраиной, новые ковровые дорожки от Оскара, тот в который раз удивил своими вкусами, я переключил на джаз. Женский голос Шаде убаюкивал меня. Резко ударил по тормозам и остановился на расстоянии одной жизни от автобуса. «Если бы она сидела рядом и пела, тогда бы ещё куда ни шло». Красные фонари автобуса погасли, я разменял джаз на рок и тронулся вслед за ними.
* * *
– Весна наступила? – смотрел я улыбкой на причёску жены, которая пришла в спальню из ванной. Губы её улыбнулись. Я продолжил: – Откуда ты знаешь о влиянии косичек на поведение мужчин в период весеннего спаривания.
– При чём здесь весна? Она мне надоела уже на восьмой день, – встала передо мной Шила.
– О, я помню этот день.
– Да, да, когда вместо тюльпанов ты притащил хризантемы.
– Кто скажет, что хризантемы – это не цветы, пусть первым бросит в меня букет невесты.
– Лови, – показала она всем видом, что бросается в мои объятия.
– Ты маленькая девочка, – протянул я руки, будто готов ловить. Но Шила осталась на месте.
– Ну, да, ей уже 25, – взяла одну из своих косичек.
– Не в этом дело, дело в том, что, когда мы переходим дорогу, ты до сих пор ищешь мою руку.
– Мне постоянно нужна опора. Для счастья.
– Гениально. Может, ты знаешь, в чём состоит гений женщины? – упали мои руки обратно, бесхозно, будто обиделись.
– В умении вовремя и со вкусом перекинуть ногу на ногу.
– Я люблю тебя.
– Ну что так по-детски.
– А как по-взрослому?
– Я хочу от тебя детей, – не верила собственным словам Шила. Будто произнесённые они должны были вызвать в ней доверие.
* * *
Проспект, заросший особняками. Рядом его правая жена – улица и дети, брошенные на произвол судьбы, – переулки, дворы, скверы. Скверно на душе, на дворовых площадках тоже пусто. Все развиваются на таких, пока не дорастут до больших площадей, дворцовых, на которые можно выйти, чтобы испытать судьбу всем миром или всей войной. В песочнице скучали оставленные, словно орудия на поле боя, пластмассовые игрушки: машинки, совки, лопатки и прочая техника. В моём детстве игрушки так не оставляли, ими дорожили, хотя, как твердили вокруг тогда, мы находились в шаге от коммунизма. Когда-то и я сооружал дворцы и замки из песка, ну, замки – это громко, так как они были поставлены на поток, штамповали вёдрами, переворачивая их, заполняли песочницу типовыми застройками. Что посеешь, то и пожнёшь, а вот строил бы замки, глядишь, жил бы сейчас пусть не во дворце, но в частном загородном доме, как Марс. Когда-то я жил на этих детских площадках, я ползал по железобетонным зверям, я качался на качелях, качели, правда, в моей жизни остались, катаясь на них, я всё больше убеждался в том, что на любых качелях хорошо кататься вдвоём. Качели тоже были пусты. Дети вышли. Без них спокойно и скучно. Они променяли песочное на жидко-кристаллическое, они лезли из своего в другие красочные измерения. Они там были сильнее, быстрее, ловчее. Их привлекало могущество, которого там можно было достичь за мгновения. Здесь на это можно угробить жизнь, и не факт, что достигнешь. Да, измерение наше, увы, устарело, барахлит и покрылось плесенью. Оно антикварно, музейно, ретроградно. В бюро – бюрократы, в чувствах – чудовища, в море любви – пена, в богатстве забыли про Бога люди, люди забыли, что вдохновение – это вдох, обогащение – это Бог. Одна радость – женщины. Всякая женщина по весне, скинувшая с себя кольчугу быта и натянув на голые ноги лёгкость бытия, расценивалась мною как весна. Я шёл к ним, я дышал ими, иногда их весеннее солнце улыбалось мне тоже. В ответ. Счастье мне приносила одна, но много, каждый день она приносила мне радость, полные пакеты, полные карманы, полные глаза радости. Шила.
Читать дальше