Анатолий Малкин: Почти все о женщинах и немного о дельфинах (сборник)

На этом месте стихи оборвали гортанные крики рабочих-азербайджанцев.

В полном возбуждении от ритма и смысла древних слов я и не заметил, как дошагал до дома и теперь стоял в середине новенького, только что уложенного асфальта, на котором я расписался цепочкой своих следов.

Извинения закончились расставанием с пятисотенной, и я нырнул в подъезд.

Квартира уже полнилась вечером. Дом был круглый и стоял так хитро, что солнце крутилось вокруг него, исчезая из окон только к ночи – словно двадцатипятиэтажного монстра вкопали прямо на экваторе – жаркие лучи нещадно плавили стекла весь день, и только почуяв подступающую прохладу, превращались в мозаику желтых безопасных бликов на полу.

Я быстро сбросил одежду и, как любил, голышом отправился в ванную. Холодный душ, словно иголками, пробил тело насквозь и вернул голове необходимую ясность.

Затем я распечатал пачку лезвий и впервые за год принялся за бороду – бриться на ночь полагалось только по двум причинам – первой сегодня не предвиделось, но вторая лежала на столе, ожидая меня к разбору.

Вспомнив, как моряки готовили себя к неизбежной гибели, я натянул чистую белую рубашку, выпил стопку холодной, тягучей маслянистой водки, но закусывать не стал, чтобы не портить вкус прекрасной горечи и восхитительное ощущение от ожога во рту, и решительно усадил себя за опасную бумагу.

Через полчаса расчетов, второй рюмки, а за ней и третьей вдогонку, я с трудом привел мысли в порядок.

Цифры ясно говорили, что следующего года у меня не будет.

Поскольку древний нумеролог в случае с отцом не ошибся, то стало страшно.

Очень.

Все неожиданно связалось в один прочный узел – и полет на самолете, и выброс на Солнце, и увольнение, и прощание с Катериной, и сегодняшнее путешествие по Москве, больше походившее на прощание, и даже встреча с Олей-Оленькой на Кузнецком, тоже казалась предзнаменованием, которому еще предстояло раскрыться.

Не знаю, как и описать то сумеречное состояние, в которое я влетел, лоб в лоб столкнувшись с тем, что совершенно невозможно изменить и с чем нельзя смириться.

Заставил себя пересчитать все заново, но результат не изменился – в запасе оставалось около полугода. И это в самом лучшем случае, потому что дни, недели или месяцы в итоге не значились – только четыре цифры нынешнего года.

Как раз для таких случаев неплохо иметь рядом близкого и верного человека, который принял бы на себя хотя бы часть твоего страха, растерянности и просто пожалел бы.

Для позвонить и для потрепаться – как говаривает мой любезный товарищ по даче, бане и застолью Константин – всегда есть много вариантов, а вот когда требуется потратить сердце и подышать совместно – нужных людей никогда не бывает густо.

Ближе других, в соседнем часовом поясе, в Грузии, жил Акакий – сухонький, невзрачный, до невероятности схожий статью со своим литературным тезкой – все время улыбался извинительно, словно пытался оправдаться за свое существование. Обнаружил я его в телевизоре – уже почти засыпая, лениво щелкал кнопками пульта и вдруг встрепенулся – сквозь экран пробился протуберанец волчьей страсти – крик, который свободный зверь посылал своей единственной, призывая ее к себе.

Рвущая душу в клочья, пронзительная его песнь была похожа на нескончаемый и непрерывный, сплетенный из тугой гирлянды горловых звуков арабский речитатив, медленно растворяющийся в темном звездном небе. Как был, голышом, я подбежал к ящику поближе и разглядел в нем уже сгорбленного возрастом седоватого человека – он, подражая зверю, задрал голову вверх, приставил ко рту ладонь и истово выводил звуки волчьей страсти – лицо его при этом прямо светилось от счастья.

Акакий с волками возился с юности, семь лет просто прожил в лесу, рядом с волчьей стаей. Звери так свыклись с ним, что держали за члена семьи и после охоты даже выделяли часть своей добычи.

Когда мы уже подружились, то взяли за привычку раз в год непременно встречаться. Акакий привозил с собой знатную чачу с еле заметным привкусом чуть подвяленного солнцем винограда. Мы смеялись, что напиток этот, на самом деле – секретное грузинское оружие, и если бы президент Мишико был бы хоть немного умнее, то еще неизвестно, чем бы закончилась восьмидневная война. После трех-четырех рюмок этого нектара я начинал рассказывать про Катюху – как она умна, словно человек, меня насквозь видит, и еще неизвестно, кто кого и чему учит. Акакий терпеливо дожидался своей очереди и долго рассказывал про волчьи обычаи.