Андрей Ильин: Альтернативный солдат

– Кр-расота, как в гвардейском полку! – выразил чувства Таранов.

Сложенные лодочкой пальцы правой руки коснулись коротко стриженой головы, словно бывший офицер отдал воинскую честь.

– Да уж… образцово показательная палата, – желчно согласился Давило.

Мясистое лицо скривилось, щеки покраснели, будто обложка партбилета.

– Ладно вам острить, господа. Парень старался изо всех сил. Ведь раньше так чисто у нас никогда не было! – укорил товарищей Поцелуев.

Бывший актер элегантным жестом поправил зачесанные к затылку волосы, левая бровь приподнялась.

– Воздастся за бескорыстный труд сторицей, – улыбнулся Благой.

Прядь волос упала на лицо, скрывая длинный, с горбинкой, нос, впалые щеки окрасил румянец. И только пятый член компании, Николай Кувалдин, промолчал. Голубые глаза безмятежно смотрят на маленький мирок палаты, белые, как у альбиноса, ресницы, подергиваются, светлые волосы смочены водой и приглажены. Из всех Кувалдин самый молчаливый. Стас только единожды слышал его голос и подозревал, что он вовсе не умеет говорить.

– Форточку закрыть? – спросил Стас.

– Нет, пусть будет! Вонища тут … – проворчал Давило.

– Как скажите… Понравилось обращение?

– Чего? А-а, этого… так … – скривился Давило и развел руками.

– Нашел, кого спрашивать, – усмехнулся Таранов, – да ему ничего и никто не нравится!

– А что он такого сказал особенного, твой президент? – взвился Давило. – Одно словоблудие, как всегда – усилить, увеличить, добавить… кому, нам с тобой? Ты видел, какие морды в зале сидели? Вот им и увеличат, и добавят и даром раздадут.

– Можно подумать, что при твоей любимой советской власти было не так? – с сарказмом спросил Таранов.

– Нет, не так! Если руководитель лишался партийного билета, он слетал с должности, терял все и превращался в полное ничтожество. А сейчас? Губернатор проворовался, политсовет правящей партии лишает его членства и что? А ничего, как был губернатором, так и остался! Дальше доит или это, как его… капусту рубит.

– Отстреливать надо, по прейскуранту, пачками! – кровожадно произнес Таранов. – А еще в лагеря, каналы рыть и дороги в Сибири строить. Тут я с тобой полностью согласен, Семен.

– Да было все это – лагеря, расстрелы … – отмахнулся Поцелуев. – Все равно воровали.

– Но не так же, как сейчас! И потом, другого способа заставить… ну, если не быть честным, то хотя бы бояться нарушать законы не существует. Вот моя дочь живет у немцев. Вы думаете, почему немчура такая честная? От рождения? Хрен, штрафов боятся! У нас за безбилетный проезд в автобусе сотню сдерут и отпустят, а у них двести евро и постановка на учет в полиции. Это означает, что с работы в приличной фирме вас немедленно уволят и больше никуда не возьмут. Ну, сортиры мыть вместе с турками и русскими разве что. А не дай Бог, вякнешь контролеру что ни будь против – вообще капец тебе придет, на принудительные работы отправят или в камеру на пару лет, вот как!

– Мне кажется, что это выдумки, – задумчиво говорит Поцелуев. – Насилие в любом виде не есть решение проблемы. В человеке надо высвободить духовные силы и тогда он сам устремится к возвышенному и честному.

Круглое лицо бывшего военного так перекосилось, будто коснулся языком клемм аккумулятора.

– Ну-у, Пацалуев… ты еще пукни про то, что красота спасет мир. Что ты херню порешь? На землю опустись, на землю! … со своих розовых облаков.

– Не смей со мной так разговаривать, солдафон! – срывается на фальцет голос бывшего артиста. Лицо Поцелуева бледнеет, на верхней губе появляются капельки пота, подбородок дрожит

Стас понял, что пора вмешаться в разговор, иначе старички разойдутся не на шутку.

– Эй спорщики, друг другу глотки не грызите! В словесной дуэли находят истину, а не способы умерщвлять оппонента.

– Истина многолика, вдобавок люди понимают ее по-своему. Юноша прав, не убивайте себя и ближнего по-пустому, – неожиданно отозвался Благой. – Озаботьтесь душой своей, мир живет без вас.

Спор стихает. Стас окинул взглядом стариков. Видно, что каждый остался при своем мнении, нисколько не убежденный доводами оппонента и только Николай Кувалдин по-прежнему равнодушен к происходящему – глаза устремлены в светлый прямоугольник окна, взгляд грустен, на лице полная отрешенность. Кажется, будто это он, Кувалдин, думает о душе и Боге, хотя Стас точно знал – Николай всю жизнь проработал на заводе и вроде даже не крещен.

– Я где-то читал или слышал, уже не помню… один умный человек сказал: к свободе ведет диктатура. Сытое общество не хочет перемен. Никаких. Людям нравится, когда всего в достатке. Поступаться собственным добром – будь то деньги, вещи, положение в обществе или пустое времяпровождение ради всеобщего блага – а что это такое? – никто не желает. Жизнь конечна и каждый стремится прожить отпущенный срок, получая максимальное количество удовольствий.