– Я от кого-то слышала, прошлый год недели три в Рыбинске икона была, – заметила Елизавета Федоровна.
– Прошлый год меня в Мологе не было, а обычно всегда пять недель занимает. Меньше никак нельзя: город большой, именитый, – возразил Николай. – Во всех храмах и во многих домах принимают, вокруг города крестный ход свершают – при этом на всех четырех сторонах литии у приходских церквей служат. Затем села окрестные надо обойти. Пять недель – и то для Рыбинска мало.
– Николай года три в монастыре на Валааме послушником был, иконы писал: в церковных делах сведущий, ему можно верить, – уважительно поддержал друга Вася Цыцын.
– Неделя до Рыбинска, пять в Рыбинске, неделя обратно. Полтора месяца, но никак не три, – подсчитал я.
– Из Рыбинска пойдут в Мышкин, а уж только потом в Мологу. Это еще верст сто, со службами, остановками, в Глебово переправа через Волгу. Так что, если желаешь встретиться со святыней, не жди, а котомку за плечо – и в путь, – подытожил разговор Николай.
Крестный ход приближался к нашему пароходу. Двое матросов принесли из салона судовые иконы – Спаса Нерукотворного и Николая Чудотворца – и, подняв их над своими головами, обратили ликами к приближающейся процессии. На лодках запели «Царице моя преблагая». Мотив звучал немного по-другому, чем пели когда-то матушка и Соня, но слова мне были хорошо известны. Не отрывая глаз от приближающейся к судну иконы, я стал сначала тихо, потом в полный голос подпевать: «Скорбящих радосте, обидимых покровительнице!» Меня поддержали Николай и еще три-четыре человека. Вася и Елизавета Федоровна, как и большинство пассажиров парохода, не зная слов, молчали. Ладья с чудотворной подошла почти к самому борту «Крестьянки». Раздался звон судового колокола. Мои глаза встретились с глазами Тихвинской Богоматери, я ощутил исходящее от них тепло, как будто из небытия на меня с нежностью и любовью смотрела моя мама. «Вот если бы всю жизнь находиться у Её ног, как верный пес, служа Ей, Её защищая», – почему-то подумалось мне, и в тот же момент волос коснулся невесть откуда набежавший ветерок, как будто Богородица покрыла голову своим покровом. Я закрыл глаза, на них навернулись слезы. Отчего, почему – не знаю. Ноги мои подкосились, я упал на колени и зарыдал, неожиданно для себя, вдруг с потрясающей ясностью осознав, что все, все, чем я занимался в своей жизни до сих пор и занимаюсь сейчас, что волновало меня, выбивало из колеи или возвышало – на самом деле такое мелкое, незначительное, а то главное – светлое, радостное, которое одно только и может составлять смысл всей жизни, – проходит мимо, как икона Богородицы проплывает сейчас мимо нашего корабля. Колокола смолкли, «Крестьянка» снова дала гудок, плицы забили по воде, и мы медленно стали приближаться к городской пристани.
Когда судно пришвартовалось к дебаркадеру, крестный ход с пением и молитвами уже встречали на правом берегу Волги.
Матрос с дебаркадера перекинул на пароход сходни с леерными ограждениями, потоптался посередине, проверяя на себе их надежность, и, махнув рукой, пригласил пассажиров к выходу. С берега грянула гармонь. Компания встречающих, чуть в стороне от взбегающей вверх дороги, устроила для нас, да и для самих себя, маленький концерт. На середину лужайки выбежала девица в холщовом сарафане и, притоптывая в такт мелодии босыми пятками по перемешанной с речным песком траве, уперев левую руку в бок, а правой размахивая над головой голубеньким платочком, запела звонким голосом частушки:
– Я плясала, я плясала,
Себе ноженьку сломала!
Повязала дрын-травой.
Побежала прочь домой:
Дома маменька ругала,
Потом доктора позвала;
Едет доктор на коне,
Балалайка на спине —
Балалайка заиграла,
И я снова заплясала!
С другого конца лужайки ударила балалайка, и лихой парень в новеньких сапожках вприсядку подкатился под ноги размахивающей платочком молодице:
– Моя милка, моя милка
Рукодельница была:
В решето коров доила,
Топором овец стригла!
Несколько пассажиров с парохода, поставив на траву свои поклажи, поспешили присоединиться к молодежи. Балалаечник вприсядку прошелся вдоль образовавшегося круга, выбирая достойную пару, остановился напротив одной из пассажирок и, отступая назад, вывел ее за собой в центр. Женщина средних лет в городском платье с кружевным воротничком, в черных лакированных туфельках, подбоченясь, подступила к продолжавшему отплясывать балалаечнику и, стуча каблучками то по земле, то друг о дружку, пропела:
Читать дальше