Сергий Чернец: Собрание сочинений. Том первый. Рассказы и повести

Но я думал, думал над этими решающими вопросами, и чтобы узнать её ближе пригласил её домой, сразу после школы, пока родители были на работе.

Присутствие в холодной квартире любимой Леночки действовало опьяняюще, как музыка. И, как все обычно делают, начал я говорить о будущем, причем самоуверенность и самонадеянность моя не знала границ. Я строил планы, с жаром толковал о том, что буду «генералом», когда сам еще и в «прапорщиках» не был. Всё, по той поговорке: какой же солдат не мечтает быть генералом. В общем, нес я свою красноречивую чушь, так что слушательнице нужно было иметь много любви и незнания жизни, чтобы мне поддакивать. Она, мало того, что поддакивала, но ещё бледнела, как от священного ужаса, и благоговела и ловила каждое слово из моих, нарисованных перед нею, проектов. Слушала она меня со вниманием только вначале, но скоро на лице её я заметил рассеянность: я понял, она меня не понимала. Будущее, о котором говорил я ей, только внешним, расписным видом занимало её, и напрасно я разворачивал передней свои планы. Её интересовали простые житейские вопросы: ой, какие занавески красивые висят у нас на окнах, какие красивые обои с рисунками в моей комнате и зачем у нас пианино, умею ли я играть. Она внимательно рассматривала штучки в серванте, фотографии, и увидела мои марки и тоже захотела их собирать, может впервые от меня, узнав слова «филателия», филателист, которые привлекли её внимание.

– Мне нравятся старые марки и филателия – произносила она, сладко смакуя новое слово. – Я тоже буду филателисткой.

– А сколько-много у вас книжек. У меня ведь тоже есть книги.

– А какие у тебя книги? – спросил я.

Леночка подняла брови, подумала и сказала:

– Разные… —

И если бы я вздумал спросить её: какие у неё мысли, убеждения, цели и планы, она, наверное, таким же точно образом подняла бы брови, подумала и сказала: «разные».

Как отличаются девочки от мальчиков.

Потом я проводил Леночку домой и все узнали о нашей дружбе. Дома у неё я познакомился с её родителями. И, вроде бы, им понравился. Ушел от неё я самым настоящим, патентованным женихом. И все следующие годы женихом и считался, до тех пор, пока, действительно, не стал её мужем.

Женихом быть очень скучно, гораздо скучнее, чем быть никем или мужем. Жених – это ни то ни сё: как посередине реки – от одного берега ушел, к другому пока не пристал. Вроде бы не женат, и нельзя сказать, чтобы был холостой, свободный.

Почти ежедневно я спешил к невесте своей. И мне приходилось участвовать и в походах по магазинам с Леночкой и её мамой. Эта мама ни на минуту не хотела отпускать от себя свою дочку. И прогулки мы совершали втроем. И на лето я ездил с ними в их деревню, к их бабушке.

Ну, скучно быть женихом! Поэтому сразу после окончания школы, с разрешения родителей с обеих сторон, мы подали заявление в загс и к осени, в августе сыграли свадьбу.

Теперь я женат. Уже несколько лет. Скучными вечерами я сижу и читаю или пишу. Все сложилось в нашей жизни благополучно. Родители наши, объединив усилия, купили нам кооперативную квартиру, однокомнатную. Я сижу за столом, Леночка позади меня на диване что-то громко жует. Меня это раздражает, но прощаю ей всё. Я принес пиво, купил, когда шел с работы.

– Принеси открывашку – говорю я.

Леночка вскакивает, идет на кухню, громко открывает там ящики стола, роется и гремит-лязгает ножами и ложками. Я встаю и сам иду искать открывашку. Беру с собой в комнату еще и два стакана. Пиво открыто и налито. Леночка остается рядом около стола, отпив глоток, начинает длинно рассказывать мне о чем-то не стоящем выеденного яйца.

– Ты бы почитала что-нибудь, Лена… – говорю я.

Она берет книгу, садится против меня и принимается шевелить губами…. Так мы отдыхаем. Потом будет совместная готовка ужина или она примется в ванной за стирку….

«Ей уже двадцать с лишним лет… – думаю я. – Если взять интеллигентного мальчика таких же лет и сравнить, то какая разница. У мальчика и знания, и убеждения, и умишко, не в пример лучше».

Но я прощаю эту разницу. Как прощаю узенький лобик и шевеление губами при чтении. Некоторые бросают и не женятся на девушках из-за пятна или заплатки на платьях, из-за глупых слов, из-за разных привычек…. А тут, я прощаю всё: её жевание громкое, возню и звон посуды в поисках открывашки, её неряшливость, ее длинные разговоры о «ни о чем». Прощаю я всё почти бессознательно, без усилия воли, словно ошибки Леночки – мои ошибки, а от многих несхожестей, от которых других людей, может, коробит, я прихожу в умиление. Мотивы моего такого Всепрощения сидят в моей любви к Леночке. А где мотивы самой сущности любви – я уже не знаю. Любовь она вырастает, и выросла из той малой влюбленности школьной поры!