Валерий Лаврусь: Очень Крайний Север. Восхождение

– Да! Как теперь стучаться и спрашивать: «Занято?» – подхватил Славка.

– Поставить обратно? – Игорь развернулся с дверью.

– Да ладно. Всё равно инеем покроешься, пока сидишь, – никто и н-не увидит. – Григорич взял мотопилу и кликнул Юрку:

– Пошли, тёзка, за дровами! Печка у нас, как… Жрать будет до хрена!

– А откуда у нас такая печь? – Юрка с восхищением разглядывал здоровенную буржуйку в вагончике.

– Столовая, по ходу, здесь была, – Игорь прислонил дверь и зашёл внутрь.

– Похоже, – Славка тоже заглянул. – Вон, что-то вроде столов вдоль стен. Ладно, мужики, вы давайте за дровами, а мы с Игорем попробуем обустроить эту холеру.

Дрова тёзки пилили и таскали дотемна, пока ещё можно было угадывать: где дрова, а где пила. Тем временем Славка с Игорем завесили одной палаткой пару окон, второй перегородили вагончик на две половины – иначе не протопить никогда эдакую громадину. Доски они настелили поперёк на столах в дальней части, на досках расстелили брезент. Установили аккумуляторы, подключили пару лампочек и даже уже попытались растопить печку.

О-о-о-о, печка… Печка – это отдельная история. Она большая: приблизительно семьдесят на семьдесят и полметра высотой. Запустить такую печку сложно. С первого и до последнего дня ею занимался исключительно старший Серов. Он её ласково называл «атомный реактор», и при розжиге её разве что только не камлал. Для начала в печку загружалась береста с мелкими чурочками, которые старший предварительно заботливо готовил: отщеплял от полена топором, аккуратно укладывал поближе к печке, чтобы просохли. А может быть он их ставил по фэн-шуй, хотя вряд ли – тогда об этом никто ничего не знал. Если кто задевал и ронял чурочки, Серов того матерно ругал и обещал отлучить паразита от еды и тепла. Но печка, получив такой любовно приготовленный запал, делала удивлённый вид: «вы чё в меня засунули?» и начинала капризничать. Поначалу у неё никак не появлялась тяга, а без тяги огонь задыхался, и вся смесь еле-еле тлела и дымила. В этот момент Славка то открывал дверцу, то опять закрывал, то дул в неё, то приплясывал, тёр запорошённые глаза, замахивал воздух полевым журналом – в общем, делал всё, чтобы организовать тягу. Длилось это минут пятнадцать, потом в печке накапливалась горючая газовая смесь, и она воспламенялась. Печка делала: «ПУХ-Х-Х!», распахивала дверцу, извергала из себя облако сажи и заводилась, как реактивный двигатель. После этого в неё только успевай подкладывать. Спалить она могла несколько кубометров древесины в час. Не верите? Ну, ладно… Но много могла спалить. Труба у неё становилась огненно-красной. Тепла она давала много. И уже через четверть часа в вагончике становилось тепло, а ещё через полчаса от жары начинали выбрасываться на снег. Если после этого печку остановить, то через сорок минут наступала благоприятная температура, но ещё через полчаса она опять падала ниже нуля, печка тухла окончательно, и, чтобы развести её, всё приходилось начинать сызнова. Однако Серов-старший таки сумел договориться с ней и мог поддерживать её в рабочем состоянии. Но в тот первый день он только начинал с ней знакомиться – и та показала всё, на что способна.

Несмотря на строптивый характер печки, они обустроились. Расстелили спальники на досках, разложили рядом с собой нежную аппаратуру, поужинали наскоро приготовленными макаронами с тушёнкой. Времени меж тем было уже часов восемь вечера, и они потихоньку стали устраиваться спать. А чего ещё делать?

Сон в полевых условиях – это отдельное издевательство! Юрка так описывал этот процесс своим самарским друзьям: «В спальник забираешься, когда температура в балке выше сорока… плюс сорока. Протапливают так специально, чтобы на дольше хватило тепла. От жары уже хочется выброситься на снег, но ты лезешь в спальник… А там… Практически минус. «Контрастный душ». А лезешь в спальник в одном нижнем белье, иначе ночью замёрзнешь. Народная мудрость такая. Парадокс объясняли аналогией: рука в варежке не мёрзнет, в перчатке, где пальцы каждый сам по себе, мёрзнет, а в варежке – нет! То есть, если лечь в спальник голым, то все части тела должны сами греть друг друга. Физику процесса вроде понимал, но всегда мёрз. Если бы не понимал, а принимал на веру, может – и не мёрз бы. Вера – штука сильная… И, вот, лежишь в спальнике, балдеешь, после жары даже комфортно, потом остываешь и начинаешь трястись от холода. Но через какое-то время спальник потихоньку прогревается от тех самых частей тела – начинает работать парадокс, – а температура в балке падает, печка дрова доела. В этот момент нужно обязательно заснуть! Если не успеешь, дальше будет только хуже. Сначала прячешь нос и затыкаешь дырки в спальнике – дышать становится нечем, потом к этому вроде привыкаешь. Лежишь, считаешь баранов и вдруг в какой-то момент понимаешь, холод таки добрался до тебя снизу. Ворочаешься, пытаешься подкладывать ладони под… под пятую точку. Но холод впивается в спину, и никакое подкладывание рук уже не помогает. А что помогает? А помогает, что Славка тоже замёрз, как бобик и, матерясь, выбирается из спальника и начинает затапливать печку. Через полчаса становится тепло – и так по кругу, пока не наступит восемь утра. Тогда уже Золевский не выдерживает, и уже он вылезает, матерясь, из спальника – но не для того, чтобы затопить печку, а чтобы справить нужду малую. И запускает, зараза, ещё больший мороз в вагон. И теперь матерятся уже все. Через полчаса снова тепло, это потому что Славка затопил печку, и кто может, тот досыпает, а кто не может, бежит из вагончика «окропить снежок».