Маша Трауб: Падшая женщина

– Я виновата перед ней, – сказала бабуля, – нельзя было ее там оставлять. А деньги, которые я посылала… это так, чтобы совесть успокоить. Я не сделала для нее то, что должна была.

– А дедушка? – спросила Вика.

– Дедушка… Он забыл. Не сделал вид, а именно забыл. И ни разу не вспомнил, хотя в любой момент мог позвонить, все узнать. Петр начал жизнь заново и не хотел туда возвращаться. И сын ему был не нужен. Я ведь тоже ждала, что он уедет. Когда родился Ванечка, когда ему годик исполнился, потом два. Я ждала, что Петр соберет сумку и поедет к Ларисе. Была готова к этому. Но он даже не думал ни о каких отъездах. И о сыне не думал. Когда узнал, что Лариса вышла замуж за Захарова, для него все стало очевидно. Вышла и вышла. Все, никаких мук совести. Вот этого я ему простить не смогла.

– А он знал, что Лариса в психбольнице?

– Знал. Я ему сказала. Но он только плечами пожал. Всякое бывает. Он даже не усомнился в том, что Лариса была больна. Раз в больнице, значит, сошла с ума.

– Ну а потом? Как Лариса вышла?

– Так же, как и попала туда. Захаров положил, он и забрал. Его тогда инсульт долбанул. Видимо, испугался, что некому будет утку за ним выносить. Вот и вернул Ларису.

– А она?

– Что она? Ухаживала за ним, как за дитем малым, заботилась, выгуливала, на ноги поставила.

– Почему она его не бросила? Почему осталась с ним после всего?

– А куда ей было идти? Куда бросать? Ты можешь себе представить, что ты столько лет провела в психушке? Да ее ни на одну работу бы не взяли с такой справкой. Даже последней уборщицей. Да и сил у нее на борьбу уже не осталось. Только страх и желание выжить. После «мертвого дома» жизнь с Захаровым ей раем показалась. Она могла ходить, видеть людей, читать, есть, когда захочется. И уколы, прекратились уколы. Боль осталась и бессонница тоже, но не было уколов, а значит, она могла думать, вспоминать, испытывать чувства. Она могла дышать, двигаться. Даже мытье посуды вызывало у нее восторг. Она физически не могла больше лежать – хотелось ходить, находиться в движении, бегать. И можно было открыть окно и вдохнуть воздух. Хоть ночью, хоть днем, когда пожелаешь. Можно было выйти во двор, за ворота и пройти по улице. Можно было сходить в магазин и купить хлеба. А там были люди. И еще – рядом был Ваня, сын. А это покрепче бинтов, которыми ее привязывали к кровати. Любовь, которая сильнее боли.

Ваня так вырос, что Лариса его не узнавала. Мальчик, ее ребенок, ее сын держался букой, как чужой. Он ее совершенно не помнил, не знал. Она решила не торопить события, пусть привыкнет потихоньку. Но он был не ее, папин. Заходил в комнату, где лежал отец, садился к нему на кровать и сидел подолгу.

– Он умрет? – спросил однажды Ваня.

– Нет, что ты, конечно, не умрет! – ответила Лариса.

– Мама же умерла, – спокойно сказал мальчик.

Лариса задохнулась. Ей было так плохо, как никогда, даже в больнице. Неужели Захаров сказал Ване, что она, его родная мать, умерла? Неужели он на это способен?

– Ванечка, золотце, я твоя мама, я не умерла, ты слышишь? – тихо сказала Лариса.

– Да, папа сказал, что ты – моя мама, – ответил послушно тот.

– Я твоя настоящая мама! – Лариса хотела подойти к сыну, обнять его, прижать, но не решалась. Боялась, что он испугается и оттолкнет ее. – Я просто долго болела. А сейчас выздоровела и буду с тобой. Хорошо?

– А папа выздоровеет?

– Конечно. И папа поправится.

– А если папа умрет, у меня будет другой папа? – уточнил мальчик.

– Почему?

– Но ты же другая мама.

Лариса не знала, что сказать. Как подступиться к ребенку, который ее не чувствовал. Она была ему никем, посторонней женщиной, которая пришла на смену его настоящей маме. Что творилось у него в голове, Лариса не знала, даже предположить не могла. Могла только стоять и из последних сил сдерживать рыдания. Почему Захаров так с ней поступил, ей было все равно. Но за что он так с сыном? Неужели он и мальчику решил отомстить, как мстил ей? Ведь ребенок по крови не его. А с другой стороны, с ней, родной мамой, у мальчика нет никакой связи.

На Ванечку она не могла смотреть без слез. Он был копия Петра, одно лицо. Даже ходил так же, как отец, – уверенно, немного вскинув голову, будто бросая вызов всем на свете. Все в нем было от Петра – и глаза, и подбородок, и телосложение. Но манера говорить, тон, поведение – в этом Ваня был похож на Захарова. Не было в Ванечке отцовского блеска, безрассудности, зато обнаруживались расчетливость и осторожность от приемного отца. Лариса замечала, что Ваня – тихушник. Сделает что-то исподтишка и ждет. Затаится и смотрит, как она отреагирует. Даже жестокость Захарова передалась мальчику – животных он не любил, в птиц швырялся камнями, отрывал крылья бабочкам. Однажды Лариса застала его в саду – Ваня поймал ящерицу и оторвал ей хвост. И с улыбкой смотрел, как зажатая в ладони ящерка дергается в агонии.