Леонид Левин: E-klasse

– Я так понял, что они чеченцы…

Съехали на Ленинский проспект, до назначенного времени остается минут сорок. Завидев знакомую дверь, мы начали притормаживать.

– Миш, это они вчера были! Вон тот, в пальто!

Из черного «Прадо» вышел мужчина лет тридцати пяти, спортивного телосложения, рядом с ним шел Ильич. Страшнее этого зрелища может быть только застигнутая жена, дающая слесарю, да и то этот вопрос решаем.

– Едем мимо, Стас. Спокойно, едем мимо.

Проехав еще с километр, я наконец-то смог выдохнуть и адекватно оценить глубину задницы, в которую попал. Мы развернулись и рванули обратно в центр, хотя ехать мне, по большому счету, уже было некуда. Только у памятника настоящего, хорошего Ильича на Октябрьской площади у меня хватило духу выйти из машины и добежать до ларька за сигаретами. Что делать, что делать, а?

Купив отечественный «Парламент» и шкалик «московского» коньяка, я заправился и вернулся в машину.

«Семен!» Мысль пришла сама собой. Мысль спасительная. Возможно, это последняя зацепка. «Семен и его отец, и наша давняя, почти забытая дружба». Папа Семе не дал долго заниматься «чепухой» и уже несколько лет как забрал к себе, в борцы с врагами.

Наступила самая долгожданная часть дня – поход в Дом игрушки. Приветствуемые статуями героев сказок, мы вошли в это замкнутое пространство, наполненное сладким запахом пластмассы. Грандиозные ступени, колоссальная высота потолков, молодые женщины-продавцы и игрушки. Ряды переливались всеми известными цветами. Тут были и зеленые пластмассовые ящерицы, и бурые медведи, и красный железнодорожный состав. Выбор опережал воображение. Но всем игрушкам игрушка – солдатики. Дальний, левый стеллаж – территория мальчиков. Не доходя до заветной стойки, я заранее знал, чего именно мне хотелось. В полиэтиленовом пакете томился набор из двенадцати зеленых героев ВОВ. Большинство из солдат держали огнестрельное оружие; один держал автомат, стоя на правом колене, другой, как бы прищурившись, целился в никуда из пистолета, и только один, самый смелый, застыл в прыжке с ручной гранатой.

– Миш, посмотри какая пушка!

– Да ба… большая…

– Вот эти, Миш, тебе нравятся? Смотри, дружина Долгорукого!

В дружине было восемь, серого цвета фигурок с палицами, луками и прочим старьем. Стоили они два двадцать, мои же ребята стоили вдвое больше.

– Тебе вот эти нравятся?

Бабушка потрясла пакетом воинов.

– Очень.

Если потенциальным подарком трясут перед тобой дважды, его надо принять, как должное.

Подавляя внутреннюю обиду, а она была космической, я понимал, что не имею права обижаться, просто так получилось. Я боролся со слезами и старательно изображал радость, когда бабушка пробивала чек на витязей.

– Стас, ты Сему нашего помнишь? Вы еще друзьями были, на охоту меня как-то звали?

– Да мы и сейчас друзья, а ты чего?

– Слава богу. А позвонить ты ему можешь? А?

– Миш, все нормально? Я с ним вчера в «Обломове» был, 35 отмечали.

Я думаю, что мои молитвы греховны. Они появляются в самые отчаянные моменты и звучат в голове отнюдь не богоугодным образом: «Если Сема возьмет трубку, я перестану бухать и стану добрым».

– Да, Стас.

– Это я, Миша, партнер Стаса. Сема привет, можешь говорить?

– Могу, партнер, что стряслось?

Как же противно обращаться к бывшим подчиненным, зная, что они тебя обогнали по лестнице.

– Стряслось. Сем, я не могу по телефону.

– И чего?.

Еще улыбается наверно, сука. И как только они со Стасиком дружат? Я вообще думал, что Стасик хороший парень, но лох.

– Сем, я надеюсь, что у меня еще остается часа два-три (люблю драматизировать) успеть увидеться с твоим папой. Устроишь?

– Устроишь. Постараюсь. Безвозмездно?

Опять улыбается, тварь. Я точно представляю, какое у него выражение в данный момент, такое нагло – блядское.

– Где встретимся?

– Валера Брюсов.

– Хорошо Сем, мы как раз рядом.

В первую неделю еще, сучонок, по имени-отчеству меня называл.

– Стас, давай налево, на кольцо и на набережную, вниз туда, за ЦДХ.

– В Брюсов, что ль?

Странно, почему он до сих пор у меня работает? Впервые присматриваюсь к человеку и, к своему великому ужасу, догоняю, что костюм-то у него не дешевле моего будет…

Я, конечно, дальше дачи нигде не был, но такого неба, как в центре, нигде нет. От коричневой реки потягивает прохладой, впервые за этот день. Мы идем по каменной набережной. Бабушка продолжает свои расспросы о моих школьных достижениях, и я, не задумываясь, обманываю ее, переминая упаковку рыцарей. Нам сигналят. Сзади притормаживает белая «девятка», из которой выходит отец. Он в джинсах и в белой майке, на которой нарисован заяц в солнцезащитных очках и есть надпись San Francisco. Мы прощаемся с бабушкой, она машет нам вслед, и мы уезжаем. Не проехав и ста метров, отец останавливает машину.