Елена Вернер: Купальская ночь

За долгие годы она думала о матери так часто. Ее мучила вина за ту ссору, что их разъединила. Злые, необдуманные слова, ярость, обида… Они ведь так толком и не попрощались, ни дома, ни на перроне. Катерина тогда ее просто не замечала, и не было никакого предчувствия беды. Теперь она не знала, что думать и как ей относиться к этой давно ушедшей женщине. Теперь она знала правду, и не могла ни смириться, ни изменить ее. И была готова корчиться от стыда. Да, ей было стыдно, почти невыносимо, будто это она сама подкарауливала Костю той ночью.

– Что же это… – растерянно бормотала она. Где исток этого ужаса, где та минута, с которой все пошло неправильно? Купальская ли ночь? Или Оля Дубко права, говоря, что Алену сглазили? Есть ли вообще порча, которая могла сотворить такое? Или на свете вообще нет никакого колдовства, и каждый из них сам был в ответе за себя?

Катеринин разум отказывался думать, что Алена сама все решила. Но она так же не могла выбросить из головы это навязчивое видение: Алена и Костя. И тут ей вспомнились давние слова Маркела. Она не была даже уверена, правда ли он сказал их тогда, после первобытной их охоты. Он говорил, что Алена так и не стала старой, вот что он сказал.

Почему он это сказал? Катерина лихорадочно отыскала на камне выбитые числа, годы жизни матери. И тут же пришли на ум слова Ольги: сколько должно пройти лет, чтобы все закостенело… Катерина вдруг представила Алену – как себя, такую же. Потерявшуюся, одинокую, растерянную. Влюбившуюся. Сейчас уже не разобрать, что это было, любовь или страсть. Какая разница, главное, что она полностью утратила контроль. Всегда такая осторожная, такая идеальная Алена Ветлигина. И какой, должно быть, ужас, творился у нее в душе.

Катерина припоминала и материны рыдания по ночам, на которые она, подросток, не обратила нужного внимания. И ее расспросы про Костю. Как же она не поняла, что эти расспросы – точно такие же, как те, которыми она сама мечтала забросать Сойкину и Степу Венедиктова… Ее упреки, ее запреты – не забота родителя, а ревность соперницы. О Господи…

А потом Катерина вдруг вспомнила другую свою маму. Которую знала лучше всего. Которая улыбалась ей из-под голубой шапки Снегурочки, которая пекла ей ватрушки с изюмом, когда та болела. Которая сама недавно похоронила мать, и держалась стойко, изо всех сил. Может быть, поэтому и соскользнувшая в пропасть, что просто сил на все не хватило…

Катерина присела и обняла холодный гранит:

– Ты не знала… Никто не знал, что так выйдет, мама…

С Костей по возвращении из больницы она виделась всего пару раз. Он заходил узнать, как дела, приносил яблок и сладкого черного терновника. Катерине хотелось предложить ему остаться на обед или ужин, но язык присыхал к нёбу, и она только мучительно и вежливо улыбалась. А когда он, помявшись положенную минуту у двери, уходил, она долго смотрела ему вслед из-за занавески и убеждала себя, что все так, как и должно быть.

Двойник ее никуда не делся, она видела Катю почти постоянно. Если смотреть искоса, она все еще была как настоящая, а вот если прямо – немного прозрачная на свет. Девушка истончалась с каждым днем, и снова ничего не говорила, и настроение у нее было грустное, подавленное, а иногда Катерина и вовсе замечала мокрый блеск на ее ресницах. Но ей было не до призрачной девушки, тем более что все намекало на скорое исчезновение той.

Когда Митя уже совсем поправился, Катерина вдруг вспомнила, что хотела взять с собой в Москву бабушкин сундук. Кованая фурнитура, которую вечером после сцены с разрубанием ящика она собрала в траве, до сих пор лежала на его деревянной крышке, дожидаясь своего часа, так что Катерина пошла и попросила Костю привинтить все это.

Он заглянул вечером и справился за десять минут. Глядя, как преобразился сундук, Катерина недоверчиво хмыкнула:

– Надо же. Крестьянин стал дворянином.

– Максимум тянет на купца, – весело переглянулся с ней Костя. – Основательный, может быть неглупый, но вот происхождение подкачало. Да и поеден изрядно. Глянь.

Он отодвинул сундук в сторону, и на полу стали видны свежие холмики в пыль истертой древесины – они насыпались от жучиных ходов.

– Этот сундук раза в три старше нас, – прикинула она. – Его ест уже не один десяток поколений жуков. Как в сказке, «дед ел, ел, не доел, баба ела, ела, не доела».

– Хорошо, что не пришла Катя и не разнесла все к чертям своим топором.

Катерина засмеялась. Костя посмотрел на нее, не веря своим глазам, и проглотил ком, застрявший в горле. Он поднялся, сложил инструменты в сумку и присел на скрыню, похлопав рядом с собой ладонью – приглашая Катерину сесть рядом. Она присела на самый краешек, как можно дальше, и все равно тут же почувствовала его невыносимую близость.