Вадим Пугач: На дружеской ноге (сборник)

На одной картинке малограмотная полудеревенская женщина перед компьютером. Она широко открыла рот. Наверно, кричит, объясняя, что вы у нее не единственный, либо просто испугалась мышки, трепещущей у нее под рукой. На другой – вы бьете крышкой пианино по пальцам девочку лет восьми, страдающую хроническим слуховым запором. Картинки могут быть разными, главное, что у них один и тот же номер – 2 или 16, в общем, начинай все сначала.

Скажем, вы уже в постиндустриальном обществе, летите (конечно, на картинке) в экологически чистом аэромобиле по виртуальному городу, полному фантастических зданий, преимущественно дворцового типа, но благодаря кубику попадаете в этакий межвременной лифт с характерной табличкой: «Спуститесь на третий этаж, там для вас подарочек». Спускаетесь на третий этаж и оказываетесь в объятиях добродушного Джо из Чертальдо.

– Ну как? – спрашиваете вы его. – Что там с подарочком?

– Все о`кей, – отвечает Джо, – располагайтесь, у нас как раз чума, вас никто не тронет.

Короче говоря, жара, и ад дышит непосредственно вам в лицо. Иду это я по пляжу – с красоткой или с другом, – как вдруг незапный мрак и три араба, и солнце играет на ноже, ка Гиллеспи на своем трубопролете. Достаю, натурально, трехстволку (Джо подарил) и дую в правого и виноватого, что твой Раскольников на поле Аустерлица. Один араб запрокидывает свою крысиную мордочку, на которой выступают капельки крови, усы его смертельно топорщатся, и блохи тысячами разлетаются от трупа.

– Камера! – кричит режиссер.

Знаю я эти камеры, не раз был в Петропавловке, но фантазмы набухают лимфатическими узлами, двигаться тяжело, температура внутри тела становится предельной.

Единственное, чем я по-настоящему жив, – литература. А литература питается мной, выгрызает сердце, печень, высасывает мозг, похабно причмокивая и поковыривая мизинцем в зубах. Моим мизинцем в своих зубах.

Жизнь щедра. Она делится чумой и с теми, кто ни о чем не просит. Кто спрятался – нет тому оправдания, кто не спрятался – она не виновата. У вас есть дом? Он сгорит. У вас есть два дома? Чума на оба ваших дома! Три дома? Тогда ваш путь лежит в приватизационное бюро, откуда – назад, на номер 2 или 16. Просто есть такая игра, любимая богами и людьми.

Собачья тема в русской литературе востребованнее других. Если принять сомнительный тезис о том, что искусство отражает жизнь, то литературе нашей отражать решительно больше нечего, потому как жизнь самая собачья. Зато собака смертна, а искусство вечно. Допустим, мы переводим поговорку «собаке – собачья смерть» на наш, искусствоведческий язык. Выходит вот что: «Искусству – искусственная смерть». А искусственная смерть, известное дело, вещь ненатуральная, то есть если искусство и умирает, то понарошку. Итак, о нашем, о вечном.

Тургенев обращается к наследию великого испанца прямо в рассказе «Муму». Параллелей множество. Образы Дианы и барыни соотносятся без всяких натяжек. Тайному влечению Дианы к Теодоро соответствует тайное влечение барыни к Герасиму. У Тургенева, конечно, все сложнее: барыня ревнует Герасима к Муму, а Муму – к Герасиму. Это хоть и тайно, но настолько явно, что в литературоведении стало общим местом с тех пор, как в это место стали захаживать то Б. Парамонов, то А. Эткинд.

Куда интереснее сопоставить Теодоро и Герасима. Оба они слуги. Оба являются предметом страсти своих госпож (что следует из предыдущего абзаца). Но Теодоро необыкновенно красноречив, в том время как Герасим патологически нем. Кроме того, Теодоро честолюбив и мечтает о Диане. Герасим, забитый русский крепостной, мечтать о барыне не смеет. Это, конечно, очень бы оживило повествование, но противоречило бы замыслу Тургенева, который хочет противопоставить Герасима Теодоро во всем, кроме сюжетной роли.

Очень соблазнительно посчитать, что у Тургенева место Марселы занимает Татьяна. Сходство полное: чтобы отвадить героев от их пассий, Диана и барыня выдают девушек замуж за людей ничтожных – Фабьо и Капитона, разница между которыми улавливается с трудом. Но если бы все было именно так, не стоило бы и говорить о сходствах, потому что рассказ Тургенева можно было бы расценить как жалкое подражание Лопе. Дело в том, что Татьяна – мнимая Марсела. Подлинная Марсела – Муму. Во-первых, имена их начинаются на одну букву, что, конечно, неслучайно. Во-вторых, потеря Теодоро для Марселы равна смерти. Но Лопе снимает трагический ореол с Марселы; Тургенев же заставляет Муму погибнуть от руки возлюбленного.