Елена Ронина: Территория чувств

– Алеша, как твоё плечо?

И опять Алексею пришлось прокашляться, чтобы продолжить разговор. Почему его дочерям не интересно про его плечо? Ведь никогда не спросят, хотя видят, что отец регулярно ходит на специальную гимнастику, то и дело хватается за руку. Нет, даже в голову не приходит поинтересоваться – лучше, хуже. Раз куда-то ходит, значит, под присмотром. Значит, есть кому позаботиться. Каждый за себя. Вот она – прекрасная страна Германия, где всё расчерчено по клеточкам, не дай Бог тебе заступить на чужую территорию. Личное пространство. Здоровье, даже и отца – это его личное пространство. Спрашивать не принято. Если он захочет, то и сам расскажет, а раз молчит, значит, таков его выбор.

Выбор. Что значит «выбор»? Конечно, хочется, чтобы спросили, чтобы пожалели, по голове погладили, прижались так, как тогда, когда дочери были маленькими. Но он же, черт побери, спрашивает, как их дела! Правда, в ответ получает дежурную улыбку с коротким «о'к»!

А вот Зоя, она спрашивает:

– Сколько ты уже сеансов сделал? И каждый раз с иголками? А не вредно так часто? Но хоть какие-то улучшения есть?

– Да кто его знает. Вроде забудусь – и ничего. А как подумаю, опять ноет.

– Так ты не думай.

– Так я стараюсь.

– Как Аля, Таня?

– Вот и я бы хотел знать, как они, – Алексей уже успокоился, он мог нормально отвечать на вопросы.

– Что, не разговаривают?!

– Да я их не вижу, ты же знаешь, у каждой своя жизнь. Всё что-то доказывают сами себе.

– А ты не расстраивайся. Сам знаешь, все болезни от нервов. Если бы я на «этих» внимание обращала, давно бы уже в могиле сидела.

– Ты что, мусульманин?

Зоя на какое-то время прервала монолог:

– Почему?

– Потому что это они своих сидя хоронят.

– Да типун тебе, Лёшка, на язык. Нет, ты только послушай…

Всё, можно отключаться. Минут двадцать Зоя взахлёб будет рассказывать про «этих», каждый раз давая им разные замечательные определения. Самым любимым было «засранцы».

– Нет, представляешь, засранка какая. Знаешь, сколько у нее серёжек? Лавку можно ювелирную открывать!

– Такты попробуй, всё будет чем заняться, – вставлял Алексей.

Зоя на том конце слегка поперхнулась:

– Тьфу на тебя, ты меня не слушаешь! – и Зоя вдохновенно продолжала ругать своё окружение.

Алексей давно уже понял: спорить бесполезно, это никому не нужно, сестре под семьдесят. Её поздно воспитывать, её нужно поддерживать. Что он может для неё сделать? У неё, похоже, есть всё, хотя она в этом и сомневается. Но он может её слушать. Делать то, чего не делает никто из её окружения: ни паразиты, ни дармоеды, ни засранцы. Им лень выслушать бабку, покивать головой, повздыхать. Ну что, жалко им, что ли? А главное, кругом одно и то же. И в их чистоплюйском Дуйсбурге, и в неприбранной Москве. Людям наплевать друг на друга. Перестали жить чувствами, идёт гонка на выживание, на выколачивание из жизни средств; постоянный марафон – кто первый.

Зоя осталась единственным родным человеком. А может, он себе всё это придумал. Ведь они не виделись чёрт знает сколько лет. И потом, когда они жили вместе, они же никогда толком не дружили. Да нет, не то. Это он не дружил. Зоя дружила всегда. Синдром старшей сестры.

Алеша родился практически сразу после войны. Отец, вернувшийся с фронта, так толком и не смог оправиться от ранений. Он умер, когда Алеше было два года. Он потом всё пытался вспомнить отца, какой он был, но из воспоминаний он был стёрт начисто.

– А нечего вспоминать-то, – потом уже как-то рассказала Зоя, – пил по-чёрному, за матерью гонялся – контуженый, одно слово.

Так и получилось по жизни, что отца у Алешки как будто никогда не было, а вот мамы целых две. И Зойка – или, как он называл её с детства, Зайка – была всегда ближе. Разница в возрасте давала ей много прав. Десять лет – это вам не шутка. Понятное дело, она переживала за брата – на её взгляд, его жизнь не сложилась. Ведь что значит хорошая судьба: это когда семья, работа, достаток. У Алексея не было главного – семьи.

Вокруг – да, много женщин, и вон соседка, Сиси, не против отношений с ним. Он же видит, как она ему улыбается. Недавно, приехав после работы, парковал у дома машину, она от своей тащит пачку плитки керамической. Ведь неподъёмная же. По привычке сначала ринулся помочь, потом сам себя остановил, нельзя, ни в коем случае, а то подумает, что он её унижает. Да чем?! Тем, что надорваться не позволяет. За восемнадцать лет никак не привыкнет к такому раскладу вещей.