Елена Ронина: Портрет в сиреневых тонах и другие истории (сборник)

На столе стояла наполовину пустая бутылка коньяка, рюмка, тарелка с лимоном, сыр. Таня немного помедлила. Этого еще ей не хватало! Понятно стало, что полбутылки коньяка Нелли уже выпила самостоятельно. И это несмотря на раннее утро.

– У меня сегодня годовщина смерти сына. Сядьте, давайте помянем. Вы не волнуйтесь, я занятие оплачу, просто в голову все равно ничего не полезет, – она достала вторую рюмку, налила по полной.

– Ну, светлая память, – и залпом выпила. – Андрюша погиб в армии. Мы уже закрытый гроб получили. У меня ведь отец генерал. Мог спокойно его от армии отмазать. Нет, говорит, в нашей семье дезертиров не будет! Андрей скромный был, тихий. Мне, конечно, надо было настаивать. Какая армия? Но он тоже: «Раз дед так решил, пойду!» – и муж был не против. В общем, считайте – собственными руками. Простить себе не могу. Папа так от удара и не оправился. Умер через месяц после Андрюши.

– А как погиб-то? – Таня все еще сжимала рюмку в руке, боясь пошевелиться.

– Сказали, что осложнение после гриппа, воспаление легких. Ты понимаешь, я с ним за день до этого по телефону говорила! Не было там никакого гриппа! Вроде показалось, что что-то не в порядке. Спрашиваю: «Андрей, что-нибудь случилось?» – «Мам, не волнуйся, сам разберусь». Надо было ехать, бежать надо было!

Нелли вытирала непослушными руками мокрое от слез лицо.

– Танечка, слушай, девочка, за детей нужно бороться, они никому кроме нас не нужны. И они знать должны, что мать их вытащит из любой ситуации. А я не вытащила. Могла, обязана была, а не вытащила.

– Но как же, кто-то же был виноват? – Таня плакала уже вместе с Нелли. Примеряла рассказ Нелли на маленького Никитку – Искали, судились, – бесполезно, и сейчас я состою в обществе матерей, дети которых погибли в армии, стараюсь как-то помочь. Ладно, совсем я вас перепугала. Спасибо, что выслушали меня. Это, знаете, та боль, которая не отпускает никогда; может немного притупиться, но она всегда со мной. И мальчик мой со мной.

Таня шла домой совершенно оглушенная. Так вот откуда эти бесконечные курсы, уверенность в том, что у Ксении все будет хорошо. А если так не думать, можно с ума сойти. Вот тебе и богатая дамочка! Вот и деньги, и собственные предприятия! Такое пережить – никому не пожелаешь. При этом не озлобиться на весь свет и продолжать жить. И пытаться все, что можно, дать еще одному ребенку и помогать семьям, где тоже погибли сыновья. Только теперь Таня поняла, какая сильная женщина сидела перед ней вот уже два месяца. И непонятно, кто кого учил все это время? И кому эти уроки нужны были больше?

Все так же светило солнце, по улицам шли радостные москвичи, и им было странно видеть заплаканную Таню. Таню, которая за сегодняшнее утро стала другой. Перед которой жизнь открылась с новой стороны.

Все когда-нибудь кончается. Закончились и занятия Тани с Нелли Владимировной. Расставаться было жалко, обе очень привыкли к этим встречам. Но границ не переходили и подругами не стали.

В своих мыслях Таня Игнатова еще долго потом ориентировалась на Нелли. На ее оптимизм, на желание все преодолеть и превозмочь. И собственные беды уже не казались Тане такими страшными. Таня теперь знала: с любой бедой в жизни можно справиться, только нужно быть очень сильной. И верить в себя.

Жанна раздраженно пыталась открыть вечно заедавший замок. Больше всего на свете ей не хотелось сейчас кого-то видеть, общаться, отвечать на дурацкие вопросы. Скорее всего, опять к ней рвется соседка.

Матильда Ивановна на вид тянула лет на сто, но по темпераменту она могла дать фору любой молодой девчонке. Маленькая юркая старушка была в курсе всего, что происходило в доме. Причем она не просто входила в курс дела и отстаивала свою точку зрения. Матильда должна была жить в состоянии войны. Она все время с кем-то боролась. Достойные противники находились всегда: магазин, который располагался под ними и не соблюдал ни правил социалистического общежития, ни санитарных норм; ЖЭК, который не делал ремонт в подъезде. На худой конец, в противники записывались дворники, которые посыпали улицу солью и тем самым портили Матильдины сапоги «прощай, молодость».

Слышно Матильду было издалека, старушка отличалась голосом громким, с визгливыми интонациями. Может, кричала от того, что уже плоховато слышала, а может, просто, чтобы обратить на себя внимание. Скорее всего, второе, так как стены для ее слуха никогда не были преградой. Вездесущая и всеведущая. Да и квартиры в их хрущевке особой звукоизоляцией похвастаться не могли.