Игорь Соколов: Мнемозина, или Алиби троеженца

– Филипп Филиппович, а почему бы тебе тоже не найти бабу?! – спросил я.

– Я очень любил свою жену, Евгению, маму Капы, – вздохнул и прослезился Филипп Филиппович, – если б ты знал, как я ее любил?!

Я хотел ему сказать, что это не повод, чтобы перечеркивать всю оставшуюся жизнь, но раздумал.

Есть такие душевно-интимные области, куда лучше не совать свой нос, и хотя Филипп Филиппович сам, не раз и не два совал свой нос в мою жизнь, но на это у него все же было какое-то моральное право.

Все же, что ни говори, а Капа соблазнилась мной, будучи, сама несовершеннолетней.

– Все-таки, женщина – это единственный наркотик, который принимают душой, – прошептал я, переосмыслив высказывание Бориса Финкельсона, и Филипп Филиппович согласился со мной грустным кивком головы.

– А еще, женщина – это безумная пустота до краев заполненная Любовью, – прошептал он.

С того самого дня, как я побывал у Финкельсонов, Борис стал частенько захаживать к нам в гости, принося с собой то бутылку коньяка, то бутылку водки.

Причем цель его прихода была такой туманной, что мне становилось как-то не по себе. Борис явно желал меня напоить, чтобы затем увести к себе домой, то есть к своей жене Любе, но зачем?! Неужели только для того, чтобы проверить в этом вопросе мою невинность.

Временами мне даже чудился в этом какой-то семейный заговор, но все легко объяснялось муками моей ни в чем неповинной совести. Один раз Борису все же удалось пригласить меня к себе.

Помню все как в бреду или во сне. Борис меня опять на такси привез к себе, так же, как и в прошлый раз, нас встречала Люба, одетая в полупрозрачное платье.

Мы также сели за стол, и она также ему подливала коньяк, однако теперь он упал не под стол, а сумел кое-как добраться до дивана, и уснул. Я, немного придя в себя, успел прошмыгнуть в туалет и там закрылся. Люба множество раз пыталась вскрыть замок, но у нее ничего не получалось. Прошел, наверное, час, когда я услышал их тихие голоса.

– А как я смогу, а вдруг он меня увидит, – шептал в ответ Борис.

– Ну, попробуй, ты же мне обещал.

– Обещал, – тихо вздохнул Борис, и было в этом вздохе столько послушания и какого-то идиотского смирения, что я едва не рассмеялся, зажав зубами кисть своей правой руки.

– Надо попробовать отверткой, – шепнул минутой позже Борис, и тут же в замке, то есть в ручке с внутренним замком послышалось характерное шевеление.

– Кто тут! – заорал я так громко, что шевеления сразу прекратились.

– Ося, тебе, что, плохо?! – спросила за дверью Люба.

– Мне показалось, что кто-то ломится ко мне в дверь! – прокричал я.

– Ося, выходи, ты просто перепил, – попросила Люба.

– Чтоб ты меня трахнула?! Ни за что! – возмущенным шепотом ответил я.

– Ося, не будь ребенком, – чуть слышно засмеялась Люба.

Когда женщина смеется, дьявол мычит от удовольствия, где-то я уже слышал эту фразу.

В какой-то миг мне показалось, что я схожу с ума. Я уже разделся и напустил полную ванну воды, и с удовольствием плюхнулся в нее.

Люба что-то бормотала за дверью, но я не слушал, просто я всей душой испытывал триумф неоскверненного героя!

– Ося, я хочу в туалет, – неожиданно простонала за дверью Люба.

– Ничего, потерпишь, – самодовольно фыркнул я, и набрав воды, сделал ладони лодочкой, произведя самый настоящий водяной салют.

– Ой, у меня сейчас мочевой пузырь лопнет, – заплакала Люба.

– Бог терпел и нам велел, – засвистал я «Марш тореадора».

– Ты просто садист! – плакала она.

– А ты стерва, – засмеялся я и снова произвел водяной салют, насвистывая марш.

– Сейчас я пойду и разбужу Бориса, – сказала она, жалостно всхлипывая за дверью.

– Ну, ладно, я сейчас, – сказал я, и, выскочив из ванны, стал быстро одеваться, прямо на мокрое тело.

Женщина любит ложь, а ложь – ее стихия.

Сейчас я тоже не помню, кто сказал эту фразу, но попался я как ворона с сыром! Только я дверь открыл, как Люба сразу же на меня набросилась и завязалась между нами борьба, прямо на кафельном полу между ванной и унитазом.

Она попыталась стащить с меня одежду, а я заломал ей руки, она укусила мои пальцы до крови, а я дал ей пощечину, тогда она схватила зубами мое ухо, но я прыснул ей в лицо лак для волос, и она тут же разжала зубы, и кинулась промывать глаза.

От Финкельсонов я опять убежал в полнейшем смятении. Люба на прощание даже попыталась меня поцеловать, но я отвесил ей такую оплеуху, что, кажется, поставил ей под глазом приличный синяк.