Дафна Дюморье: Берега. Роман о семействе Дюморье

Между ними возникла связь, которая не ослабнет до самой смерти; они никогда не расстанутся, ни единой ночи не проведут в разлуке.

То, что он до сих пор успел создать как художник, тривиально и ничего не стоит. Он знал, что успех придет с женитьбой. Живописцем ему не стать – это он понимал прекрасно; он никогда не создаст шедевров, которыми станут восхищаться потомки. Он просто будет изображать незамысловатую повседневную жизнь. Он отразит дух Викторианской эпохи, в которую ему довелось жить.

Его рисунки, которым предстоит украшать страницы «Панча» до самой его смерти, будут еще долго вызывать смех и восхищение. Как он будет высмеивать общество – добродушно, изобретательно и, конечно, лукаво, точь-в-точь как и его бабка, подперев щеку языком! Хозяйка дома с претензией на великосветскость, сноб с его несносной напыщенностью, поэт с его артистической экстравагантностью. Его персонажи, мужчины и женщины, всегда так хрупки, так человечны и, по причине своих откровенных недостатков, особенно нам милы. Детишки у него попадают впросак или городят вздор – так ведь с детишками оно только так всегда и было. Тридцать с лишним лет Кики услаждал этот тесный мирок своим талантом. Зерно гениальности, которое так и не проросло в его отце Луи-Матюрене, в нем проклюнулось, возмужало и нашло щедрое выражение.

Эмма стала ему идеальной спутницей, необходимым дополнением его личности. Зачатки безалаберности, озлобленности и безволия исчезли в нем в день свадьбы и больше не проявились. У него не было в мире ни единого врага, а такое можно сказать только о людях с прекрасным характером.

Когда к нему пришел полный и безусловный успех, он ничуть не изменился и принял его со скромностью. Был даже слегка озадачен.

– И чего они подняли вокруг меня этакий шум? – говорил он, качая головой, хмуря брови, напевая себе под нос.

Истерические восторги, которые вызвал его роман «Трильби», его даже смутили. Право, все это отдавало пошлостью. И даже дурновкусием. Кроме того, по его глубокому убеждению, книга таких похвал не заслуживала. Очень, конечно, любезно со стороны читателей присылать ему письма с каждой почтой, но оно, право же, того не стоит. Очень, конечно, лестно, что его со всех сторон зовут поужинать, но он бы лучше спокойно поел дома, с семьей и несколькими приятными собеседниками.

Приятной стороной успеха стало то, что он смог обеспечить не только своих детей, но и внуков, – никому из них не пришлось испытать той бедности, в которой рос он сам. Кроме того, он позаботился, чтобы и после его смерти всем им хватало средств, включая дальнюю родню, малолетних внучатых племянников и бедствующих представителей клана Бюссонов.

Примечательно, что его состояние, облегчившее потом жизнь столь многим, выросло из тех первых десяти фунтов, которые дала ему мать, – десяти фунтов из ежегодной ренты, которую своей решимостью и смекалкой обеспечила им когда-то Мэри-Энн. Один росчерк пера в 1809 году решил судьбы столь многих еще не родившихся ее потомков. Пошлая, довольно грязная сделка между принцем и куртизанкой стала ядром большого клубка, ниточки от которого потянулись по всему миру, а на них потом заплясало столько марионеток – кто весело, кто с натугой; но все – с хотя бы легчайшим пожатием плеч и тенью улыбки.

У всех Дюморье есть общие свойства, даже у самых далеких потомков, в третьем и четвертом поколении, которые уже не носят это имя.

Они вечно переходят от неуемного оптимизма к глубочайшему отчаянию. Они непомерно смешливы и склонны плакать без всякой причины. Накопительство – не самая сильная их черта. Они готовы все проматывать безоглядно, как это делал задолго до их появления на свет Луи-Матюрен. Порой они склонны к неуместной резкости суждений, и слова их мучительно дребезжат в воздухе, как дребезжал когда-то голос Эллен Кларк.

Попадаются среди них и неисправимые распутники, и улыбка Мэри-Энн до сих пор скользит по их курносым лицам как напоминание о былом.

В целом же на них приятно смотреть, их легко любить. Сердца у них вместительные, подобно их кошелькам, в которых, правда, денег негусто, а их чувство юмора – прихотливое, с уклоном в сатиру.

Они лгут изощренно и уверенно, как лгал когда-то Джиги, но их так же легко прощают. Они умирают, не дожив до среднего возраста, зачастую в мучениях, и память о них стирается быстро. Однако все они оставляют за собой смутный аромат своего присутствия, словно шепоток, повисший в воздухе.