Джонатан Литэм: Сады диссидентов

Мирьям почуяла это в собственноручно собранной “гусиной стае”, вытащенной ею из подвала фолк-клуба, уловила этот коллективный страх, боязнь приблизиться к краю пропасти, к перигелию моста, к иммигрантским берегам. Статуя Свободы, остров Эллис, море. По крайней мере, на короткий миг эта компания семнадцатилетних первокурсников-балбесов из Куинс-колледжа выдала свои чувства. Девушки из Барнард-колледжа, вроде подруги Адама, сам Адам, одинокий завороженный Портер, явно испытывавший к Мирьям интерес, но слишком деликатный, чтобы проявлять хищность, да и помрачневший приятель Мирьям тоже. Наскоро сколоченный ею “комитет”, ее ячейка.

Можно было забыть о Розиных подпольных собраниях, о ее гостиной, о ее прокуренной кухне. Сегодня вечером, прямо здесь, когда перед ними расстилался Нью-Йорк – это пиршество, к которому они боялись притронуться, – Мирьям впервые отчетливо поняла, что ее “тайные коммунистические рычаги” – вовсе не шутка: Мирьям Циммер вдруг поняла, что она способна быть вожаком . Не просто привлекать молодых людей, пожиравших глазами ее фигуру, или изумлять их своим умом, или озадачивать их своими еврейскими загадками, или ошарашивать их своим близким знакомством с сумасшедшей транспортной системой Нью-Йорка. Она прекрасно знала, например, все линии подземки, и паромную станцию на Стейтен-Айленде, и тамошнюю популяцию голубей, знала, что молочный коктейль с содовой нужно пить в “Дейвз” на Канал-стрит, умела разбираться в принадлежности игроков к разным бейсбольным командам – ведь “Доджерз” и “Джайентс” собирались сбежать в Калифорнию (нет, так сразу стать фанатом “Янки” было просто невозможно – по крайней мере, при жизни Сэнди Куфакса и Джейка Питлера), знала, в какое время выскакивают фигурки обезьян и гиппопотамов на часах зоопарка в Центральном парке. Еще она поражала их своим непринужденным общением с неграми или потрясающей способностью внезапно обернуться и поздороваться с каким-то неуклюжим, несуразным типом (своим кузеном – но откуда им знать!), выходившим из шахматного магазина-клуба на Макдугал-стрит, а также своими намеками на тайное знание – например, тем, что ей была известна символика этого Серого Гуся. Но важно было именно все это сразу, а не по отдельности. Вынеся и Розу, и жизнь в коммуне Саннисайд-Гарденз, в этом предместье для разочарованных, Мирьям стала какой-то небожительницей. Она стала представительницей какого-то Союза беглых королей или королев. И, осознав это, она сразу же поняла, что это заметили и остальные – те, кого она притягивала к себе. И наконец рассмеялась вслух – и Забытый снова встрял со своим: “Что такое?”

– Слушайте. – Теперь, когда они мерзли на мосту, Мирьям показалось особенно привлекательной ее любимая загадка-пари – пари, которое невозможно было проиграть ни в одной компании. Разгадка будет у них прямо перед глазами – а они все равно продуют. – Спорю с кем угодно на пять долларов, что вы не назовете остров в штате Нью-Йорк, где живет больше народу, чем в сорока восьми из пятидесяти штатов.

– Ну, это вопрос для тупиц, – сказал Адам. – Конечно Манхэттен.

– Ага, сам ты тупица: Лонг-Айленд! Ты мне должен пять долларов – или последнюю сигарету.

– Да ну, а кто считал-то? – сказал Портер и, достав еще полную пачку, щелкнул по дну, выталкивая кончики сигарет. К ним с разных сторон потянулись пальцы, а потом на мгновенье фигуры пятерых курильщиков слились в едином физическом действе: встав плотным кольцом вокруг зажженной спички Портера, чтобы заслонить ее от вечернего ветра, они по очереди окунали в пламя кончики сигарет. Первыми – девушки, а потом, когда спичка конечно же погасла, началась кадриль с прикуриванием от зажженных сигарет. В темноте мимо них проходили рабочие, опустив головы и ничего не желая знать о блеске и нищете своего большого города, гуськом торопясь в свои унылые спальные кварталы. Страх перед Бруклином: да, Мирьям знала, что там есть чего бояться, хотя бояться стоило вовсе не того, что воображали ее спутники.

– Я мерзну, – недовольно проворчал Забытый, явно давая всем понять, что мерзнет от охлаждения своей спутницы. Он уже оставил всякие попытки притянуть к себе Мирьям плечом или локтем по примеру Адама – плечо его барнардской девушки скрылось под твидовым пиджаком Адама, а рука ее затерялась где-то внутри его рубашки, у пояса.

Впрочем, и эти последние немногочисленные попытки Забытый предпринимал с унылым видом, как будто уже чувствовал, к чему идет дело. Потому что здесь, на высшей точке моста, достиг высшей точки и прежде вяло развивавшийся процесс: сегодня Мирьям ускользнет от него, сегодня ее отобьет Портер. Если, конечно, можно было приписать Портеру действие, которое находилось всецело в руках самой Мирьям. Что ж, почему бы и не приписать? Мирьям как-никак всего лишь девушка.