Эмир Кустурица: Сто бед (сборник)

Они сели в «BMW» и, не говоря ни слова, направились в микрорайон Бежанийска Коса. Подъехав к дому, Зеко вынул из машины дочку, поцеловал, уложил в коляску, стремглав взлетел на четвертый этаж, позвонил в дверь и, перепрыгивая через три ступеньки, бросился вниз. Совсем как в Травнике, когда он звонил в двери соседских девчонок и, не дав им времени даже взяться за дверную ручку, чтобы открыть, кубарем скатывался по лестнице и растворялся в толпе, дрожа от страха быть узнанным.

Когда февральская стужа сковывала Сараевскую низину, я ходил в школу, сильно укутанный. Я брел по улицам, точно через сибирскую тундру. Я знал про русскую зиму из рассказов отца, Брацо Калема. Моя мать Азра Калем считала зиму зверством, зато отец не скрывал своей любви к холодной отдаленной точке на географической карте. От мороза мне приходилось дуть себе на руки, пока злобный зверь не превращал мое дыхание в лед. Я согревался, мысленно представляя себе ухватившегося за батарею парового отопления и сгорающего от желания увидеть Сибирь отца, чиновника Исполнительного веча Социалистической Республики Боснии и Герцеговины. Я же, скорей, испытывал желание превратиться в сливу, грушу, яблоко или хотя бы в вишню. И, точно спелая груша, упасть в траву, чтобы ничто больше не заставляло меня страдать, чтобы наконец освободиться от этого зимнего кошмара и вернуться к спокойной жизни, как только ее условия наладятся. Как будто это было возможно!

«Понижение температуры. Ртуть в термометре показывает минус тридцать три градуса. Без сомнения, мы с вами переживаем самую суровую зиму за последние шестьдесят лет! – Это был Вуко Зечевич, сотрудник Гидрометеорологического института Боснии и Герцеговины. – Вы слушали утренний прогноз погоды на радио Сараева… Дорогие слушатели, сейчас ровно семь часов пятнадцать минут, хорошего вам дня сегодня, третьего февраля тысяча девятьсот семьдесят первого года… Вы слушаете программу „Повсюду с дозором“. Присоединяйтесь!»

С понижением температуры одеть меня становилось сложнее: слои множились, накладывались один на другой. Как мировые проблемы. По радио диктор говорил, что политическая ситуация наладится не скоро. Несмотря на нелюбовь к политике, Азра верила тому, что говорилось в газетах и по радио. А я вот не совсем понимал, о чем речь, и пытался заметить ей, что налаживаться и накладываться – не одно и то же, но она отмахивалась.

– Ситуация налаживается, а трудности накладываются, как груды картонных коробок! – не отступал я.

– Ишь ты! Скажи на милость… Мал еще, чтобы поучать!

Я умолкал. Тринадцать лет не тот возраст, чтобы спорить. Я был слишком мал!

Лицо отца исчезало под пеной для бритья. Глядя в зеркало, он намыливал щеки барсучьей кисточкой. На мой взгляд, напрасно. Он был в трусах и в майке, но не мерз. Мать встала первой и уже оделась. Она пила кофе и продолжала вчерашний спор:

– Нам на факультете сообщили о повышении зарплаты.

– Прекрасно!

– Значит, повысят всем! А вам?

– Исполнительное вече Социалистической Республики Боснии и Герцеговины – исключение.

– Вы тоже бюджетная организация. Вам тоже повысят.

– Нам – нет.

– Да! Просто тебе хочется скрыть от меня, сколько ты получаешь.

– Как это «скрыть от тебя»?..

– Тогда скажи! Ну, сколько ты получаешь?

– Достаточно.

– Вот видишь! Вдобавок ты еще надо мной издеваешься!

– Да вовсе нет!

Отец подошел и поцеловал мать, оставив у нее на щеке клочок пены. Всего-навсего поцелуй, и вот уже история про зарплату испарилась из головы Азры.

– Если бы твои скоты могли хотя бы объявить чрезвычайное положение!

– Мои скоты? Ты о ком, дорогая?

– О твоих начальниках в Исполнительном вече.

– Это значит, что и я тоже скотина?

– Конечно нет! Введение чрезвычайного положения не в твоей компетенции!

Отец прекратил бриться и повернул голову на триста шестьдесят градусов, что окончательно привело мою мать в доброе расположение духа.

– Перестань, идиот! Ты порежешься! Скажешь президенту, что термометр опустился ниже минус тридцати, ладно? И что дети замерзнут!

Республика Босния и Герцеговина не объявила чрезвычайного положения. И Азра не отступилась. Так что мне пришлось, помимо неизбежных пижамных штанов, надеть под брюки еще и толстые кальсоны! Наложился еще один слой! Или, как она говорила, наклался .

Я разглядывал себя в большое зеркало в коридоре: вертелся, смотрел и так и этак. Со всех сторон одно и то же. При виде своих кривых ног я с горечью подумал, что они никогда не выпрямятся. Интересно, есть ли какая-то связь между моими хилыми конечностями и мелкими нижними зубами? Я оскалился и скосил глаза на ноги.