Наталия Миронина: Орешек для трёх Золушек

– Анна, я пошла спать, завтра поговорим.

– Хорошо, мама, – пожала плечами Аня и, обращаясь ко всем, произнесла: – Спокойной ночи.

Она быстро взбежала по лестнице и скрылась в своем номере.

– Зря ты так, Софа. Она устала, она помогала, и она, в конце концов, взрослая. Очень взрослая. Избавь ты ее от этой опеки. Ты же понимаешь, что на такой моральной привязи держать человека нельзя! – выговаривала подруге Лопахина, совершенно не стесняясь Никиты.

– Разберусь! – отрезала Кнор.

– Не сомневаюсь, – улыбнулась Лопахина, – Софа, все позади. Все проблемы решены. День удался. Почему ты злишься?

– Характер, – неожиданно хмыкнула Вяземская, – сложный, вредный характер!

– Я попрошу тебя, Ольга! – Кнор перешла на официальный тон.

– Софа, перестань ссориться. Я же тебе утром сказала: никто не виноват в случившемся. Так могло быть когда угодно и где угодно. Перестань винить в этом всех подряд!

– А тебе в голову пришло обвинять кого-то из нас?! – Лопахина как-то подобралась, и в ее голосе послышалась угроза.

– Дамы, я вас умоляю! – Никита встал между ними. – Давайте считать это боевым крещением! Давайте? И мы его выдержали. Мы победили. Все, день закончился, завтра будет другой.

Он, улыбаясь, посмотрел на них и добавил:

– И запас воды на завтра у нас есть. Ну, это на всякий случай. Если что.

Кнор молча накинула пальто, вышла на мороз и направилась к их домику. Лопахина и Вяземская дали указания остающимся дежурить ночью, попрощались с Никитой и последовали за подругой.

– Давай не сразу пойдем домой. Прогуляемся, сделаем кружок. Глядишь, за это время и Софа успокоится. – Вяземская с наслаждением вдохнула морозный воздух.

– Давай, ночь изумительная, – согласилась Лопахина. – Софа переживает. Она, хоть и говорит, что развод был неизбежен, все равно волнуется за Аню. Поэтому так и ведет себя. Не обращай ты на нее внимания.

– Не буду. Сама не пойму, что это я так взъелась на нее.

– Почему, все понятно. Леля, мы ушли из дома. Но не для легкой и красивой жизни в объятиях молодых любовников, не ради путешествий. И сейчас, когда каждая из нас что-то себе доказывает, любые обвинения воспринимаются очень болезненно. Поэтому ты так и рассердилась на Софу.

– Наверное. Я сама себе кажусь героем – это точно.

– Мы и есть герои. Героини. Кстати, ты обратила внимание?

– Аня и Никита?

– Скорее, Никита и Аня.

– Обратила. Ты думаешь, получится у них?

– Похоже, да. В конце концов, а мы на что? Поспособствуем.

– А как к этому отнесется Софа?

– Сначала плохо. Потом будет благодарить.

– Смотри, какой уютный у нас домик. И зима такая хорошая. И мы счастливые.

– Это почему?

– Все живы-здоровы. У нас есть дело, которое нам нравится…

– Ой, Леля! Главное, у нас есть будущее! Понимаешь, есть. И мы сами можем на него влиять! Леля, вот это главное…

– Да, да, – Вяземская стянула с головы шапку и стала стряхивать с нее снег, – а на следующей неделе я поеду в гости.

– Правильно, Юрий Петрович обещал гусей копченых, – рассмеялась Лопахина.

Подруги взошли на крыльцо, открыли дверь и тут же услышали резкий голос Софьи Леопольдовны:

– Вас долго ждать?! Чай уже остыл! А мне завтра, между прочим, рано вставать!

Каждая из них, находясь наедине с собой, непременно задавала себе вопрос: «Что заставило меня, женщину зрелых лет, с опытом, с семьей и обязанностями, так поступить? Что подтолкнуло меня к этому шагу? Не проще ли было попытаться договориться, уступить, смириться или бороться с тем, что уже имелось? С тем, что «нажито», приобретено, выстрадано? Не проще ли было цепляться за ту жизнь, которая оказалась уже налажена? И наедине с собой каждая них отвечала: «Нет». Каждая из них знала, что имеет право на то, что когда-то не успела сделать. Право на самостоятельные и независимые решения, которые порой невозможны, когда подстраиваешься под большую семью и ее обстоятельства. Каждая из них знала, что имеет право на надежду, уверенность в собственных силах и опыте. Не возникало ли у них чувство вины за то, что они бросили своих близких? Возникало, но гораздо неприятнее было иное. И Вяземская, и Лопахина, и даже независимая и резкая Кнор помнили то подспудное желание оправдать свои поступки, свои желания, движения души. Оправдать перед близкими, которые уже смотрели на них и чуть снисходительно, и чуть раздраженно.

Возраст – вот единственная и существенная причина, по которой эти женщины решились на такой шаг. Возраст, который не считается возрастом старческим, но в котором собственная востребованность уже так слаба и столько в ней снисхождения, а порой жалости.