Николас Спаркс: Каждый вдох [litres]

Мир за окнами был черен. Ночь выдалась не из теплых, но Тру содрогнулся от леденящего холода совсем иного рода. Он всю жизнь ждал Хоуп и нашел ее, но скоро опять потеряет! Мысли метались, он страдал от почти физической боли и отчего-то вспомнил последнюю строчку своей записки, которую оставил в ответ на приглашение к «Родственным душам» много лет назад: «Остаюсь в предвкушении сюрпризов и надежде, что вы станете моим проводником».

Тру не знал, почему эта строчка вдруг всплыла в памяти или как понимать эти слова, утратившие теперь всякий смысл. Хоуп была его мечтой, всем, чего он когда-либо хотел, и вот она умирает. Тру был на грани отчаяния, когда они плакали, держась друг за друга, и их рыдания эхом отдавались в безмолвном доме.

– Я знала, что у меня та же болезнь, что и у папы, еще до результатов теста, – рассказывала Хоуп.

Ей не сразу удалось успокоиться, и когда она наконец перестала плакать, Тру тоже вытер слезы, сходил на кухню и принес Хоуп чашку чая. Она сидела на диване, снова подогнув колени под пледом.

Держа чашку обеими руками, Хоуп говорила:

– Помню, отец рассказывал, на что похоже самое начало болезни: постоянная усталость и слабость, как при простуде, только облегчения не наступает. Именно я предположила свой диагноз в разговоре с врачом, но она отнеслась скептически. Дескать, амиотрофический склероз по наследству не передается. Только у каждого десятого больного в семье отмечались случаи заболевания. Но я настояла на анализах, и когда результаты пришли не сразу, то уже все поняла.

– И когда ты узнала?

– В июле прошлого года, чуть меньше полутора лет назад. Я тогда полгода как вышла на пенсию и строила грандиозные планы… – Предугадав следующий вопрос, она сказала: – Отец прожил почти семь лет. У меня пока не так прогрессирует, как у него, но я уже чувствую разницу между тем, что было полтора года назад, когда поставили диагноз, и тем, что сейчас. Сегодня я еле дошла до «Родственных душ».

– Я даже представить не могу, каково узнать такой диагноз, Хоуп.

– Это ужасно, – признала она. – Я пока не знаю, как сказать детям. Они были совсем маленькие, когда умер дедушка, они его не помнят и не знают, каково пришлось тогда всем нам, родственникам… Рано или поздно придется им сказать, и они отреагируют так же, как я в свое время: придут в ужас и будут стараться проводить со мной побольше времени. Но я не хочу, чтобы они откладывали свою жизнь ради меня! Я-то узнала о папиной болезни в тридцать шесть лет, а Рейчел и Джейкоб только начинают жить. Я хочу, чтобы так и продолжалось, но скоро это станет невозможным. Я как-то справилась с болезнью отца только благодаря детям – они были маленькие и не могли без меня обойтись. Но я тебе уже рассказывала, как уходил папа… И каково было смотреть, как он умирает… Поэтому я и положила в прошлом году письмо в ящик – поняла, что…

Хоуп не договорила. Тру коснулся ее руки.

– Ты поняла…

– Поняла, что если начинать совместную жизнь нам с тобой уже поздно, может, я успею хотя бы извиниться перед тобой. Мне это было необходимо. Я же видела, как ты стоял на дороге, но не остановилась, уехала… Мне пришлось с этим жить, что само по себе наказание, но… мне хотелось бы получить твое прощение.

– У тебя оно всегда было, – сказал Тру, обнимая ее другой рукой и баюкая, как маленькую девочку. – За все сокровища мира я не отказался бы от встречи с тобой, проживи я хоть тысячу жизней, даже если бы заранее знал, что нашему знакомству суждено оборваться. Я не затаил на тебя обиды за твой выбор.

– Но я же сделала тебе очень больно!

Он подался ближе и коснулся ее щеки.

– Скорбь и любовь часто идут рука об руку, – сказал Тру. – Я узнал это, потеряв мать и проводив в университет Эндрю. Так уж устроен мир.

Хоуп молчала, обдумывая услышанное, и смотрела на Тру снизу вверх.

– Знаешь, что хуже всего? – сказала она подавленно. – Когда понимаешь, что умираешь?

– Даже не берусь представить.

– Мечты тоже начинают умирать. Когда я узнала свой диагноз, первая мысль была – я не успею стать бабушкой! А мне так хотелось укачивать младенца, учить его рисовать пальчиками за садовым столом, купать… Лишаться вот таких мелочей обиднее всего. Конечно, это ерунда, но я ничего не могу с собой поделать…

Тру некоторое время молчал.

– Лежа в больнице, я тоже испытал что-то похожее, – отозвался он. – Я вдруг очень захотел обойти пешком всю Европу или всерьез заняться рисованием. На меня навалилась страшная депрессия, оттого что это может никогда не произойти. Но настоящий абсурд заключался в том, что едва я пошел на поправку, пеший туризм и рисование перестали меня интересовать. Видимо, для человеческой натуры естественно желать недосягаемого.