Вера Колочкова: Три жизни жаворонка [litres]

– Это что же, с августа месяца?!

– Ну да… Она у меня такая, непоколебимая. Властная очень. Хотя я знаю, что очень любит меня. И понимаю, как много она для меня сделала. Все мое детство носилась с моей болезнью, про личную жизнь забыла. А я уехал… Получается, я плохой для нее сын. Неблагодарный.

– А почему ты уехал?

– А иначе никак нельзя было, Насть. Надо было как-то оторваться от маминого чувства собственности, самого себя в этой жизни определить. Я же мужчина, я должен сам жить… А любовь к маме я не отменяю, я очень люблю ее и буду любить всегда. Но жить должен – сам… Без чувства вины и без манипуляций, только сам…

– Да, ты молодец! А я вот не смогла… Я сдалась, уступила. Теперь не своей жизнью живу, а кукольной… Я ведь всего лишь кукла для моего мужа, Саш. Красиво одетая, причесанная, ухоженная. Он даже гостям своим демонстрирует меня, как дорогую куклу, как домашнюю достопримечательность…

– Но ведь это ужасно, Насть… Жить в этом – ужасно.

– Да, ужасно. Но что делать? Он не даст мне уйти, слишком много в меня вложено, как он сам говорит. Он меня сломает, как куклу, или… Или убьет…

– И все равно, ты должна от него уйти, Настя. Только не спрашивай – куда! Ты должна уйти ко мне, это понятно?

– Что, вот так взять и уйти? Но мы же…

– Хочешь сказать, мало знаем друг друга? Ну так давай узнавать больше, я не против… Иди сюда… Какие руки у тебя теплые стали, согрелись… Как же я люблю тебя, за что мне такое счастье, и сам не понимаю… Настя…

Она успела мельком глянуть в окно – его уже начало заволакивать сумерками. Надо бы на время посмотреть… Не опоздать бы домой, к приходу Бориса… Но теперь уже точно опоздает, наверное. Потому что нет сил встать и уйти… И ее самой нет, и ничего нет! Ничего, кроме омута счастья, в котором она опять тонет. И пусть…

Хорошо, что Бориса не было дома. Тетя Маруся сразу сообщила ей об этом, выглянув из кухни:

– А хозяина нет… Он тебе звонил?

– Нет… Не знаю. Может, и звонил, но я не слышала.

– Ой, ну как же ты так… Опять ведь рассердится на тебя… И у меня спрашивал, дома ли ты да почему на звонки не отвечаешь… Я сказала, что ты к маме, наверное, пошла. Ты ведь у мамы была, да?

– Нет, не у мамы…

– А где? Вроде все закрыто уже…

– Что он сказал, теть Марусь? Когда вернется?

– Да говорит, в городе по делам до ночи задержится. Но ты все же держала бы телефон-то рядом с собой… Зачем дразнишь мужика? Знаешь ведь, какой у него нрав…

– Знаю, тетя Маруся. Прекрасно знаю. Мне ли не знать?

Видимо, последняя фраза получилась у нее непривычно нахальной, потому что тетя Маруся глянула как-то странно, пожала плечом и пробурчала себе под нос недовольно:

– Странная ты какая-то сегодня, Настена… Блаженная будто. Или хмельная, может? Где-то с подружками посидела, винца выпила?

– Нет. Ни капельки.

– Так может, случилось что? Ты скажи…

– Нет, ничего не случилось. Все у меня хорошо, отлично просто.

– А мне показалось…

– Вам показалось, теть Марусь.

– Ну ладно, что ж… Не хочешь говорить, не надо… Да и кто я такая, чтобы со мной откровенничать? Ты хозяйка, а я всего лишь прислуга…

Настя сунулась было возразить относительно «прислуги», произнесенной затаенно-обиженным голосом, но тетя Маруся опередила ее, быстро вскинув глаза:

– Ужинать будешь?

– Нет, не хочу. Спасибо.

– Тогда я домой пошла. Проголодаешься – сама разогреешь.

– Да, тетя Маруся. До свидания. До завтра.

– До завтра, дорогая хозяюшка, до завтра…

И опять Насте послышалось что-то затаенное в певучем голосе тети Маруси. Что-то вроде того – вот погоди, муж-то вернется из города, будет тебе ужо… Но отвлекаться на это «затаенное» вовсе не хотелось – мешает. Мешает думать о Саше, мешает вспоминать его руки, его голос, его глаза – серые, внимательные и очень добрые. Так хорошо глядеть, глядеть в эти глаза, не отрываясь, и чувствовать себя любимой! Просто любимой, и все. Просто женщиной. Человеком. Не куколкой. Какое счастье… И завтра будет счастье, потому что будет новый день, и будет новая встреча…

Так и продолжалось до середины зимы, и она все бежала и бежала по той тропинке от озера. Тропинку заносило снегом – новую вытаптывала. Удивительно, что ни разу никого на той тропинке не встретила, не вызвала досужих подозрений. Хотя чего тут удивительного – кто ж зимой огородными задами бегает? Желающих не найдется. Вот если летом, то да…

Но была зима, снежная, холодная, вьюжная. Маленький домик пыхтел трубой, печка исправно топилась. Стало быть, не только изразцами была примечательна. Дрова потрескивали сухо, уютно, и не хотелось ни о чем думать, и домой идти не хотелось… Почему-то в тот день особенно домой идти не хотелось. Она так и прошептала, прижавшись к Сашиному плечу: