Анастасия Дробина: Билет на бумажный кораблик

– Вот так, мать… – шепотом сказала я ей, чувствуя, как по лицу бегут горячие капли. – Ничего, не нервничай. Завтра улечу.

Мадонна, конечно же, ничего не ответила, хотя меняющееся в свете цветных витражей ее лицо показалось мне одобрительным. Слезы неожиданно успокоили меня. Вытащив из сумки платок, я тихонечко, чтобы не оскорблять Мадонну, высморкалась, тщательно вытерла глаза, несколько раз глубоко вздохнула и откинулась на спинку скамьи. Вот так… Посижу немного, приду в себя, выйду и все ему скажу. И все, слава богу, встанет на свои места.

– Санька!!!

Голос Шкипера загремел, как мне показалось, на всю церковь: сработала акустика. Старуха в черном на дальней скамье подпрыгнула как ошпаренная, недовольно покосилась на меня. Я вскочила. У дверей церкви было темно, и Шкипера я не видела, но его голос, странно изменившийся под каменными сводами, напугал меня так, что я со всех ног побежала прочь из церкви, уже не думая о непристойности своего поведения.

– Ты что орешь?! – зашипела я, разглядев его в полумраке дверей. – Здесь же люди молятся…

Я осеклась на полуслове, поняв, что происходит что-то не то. Шкипер стоял, держась одной рукой за стену, и – я отчетливо видела это – шатался, как пьяный. Лица его я не могла разглядеть, до меня доносилось только тяжелое дыхание.

– Пашка, ты что?! Идем… Что ты, господи?!

Я схватила его за руку, потащила из церкви. Он шел не сопротивляясь, очень медленно, словно тяжелобольной или раненый. Выйдя из церкви, мы оказались под колоннадой на широких ступенях, и Шкипер сел, как подкошенный, прямо на каменные плиты. Я, испуганная, растерянная, опустилась на колени рядом с ним. Все это было очень похоже на сердечный приступ.

– Пашка, что с тобой? Что это? С сердцем плохо? Давно это у тебя?

– Какое, на хрен, сердце? – хрипло выговорил он, не поднимая головы. – Мне вообще сюда нельзя…

– Куда – сюда?

– Да сюда вот… В церковь.

– В эту?!

– В любую. Не бойся, подожди, счас отойду… Не беги только никуда.

Не глядя на меня и все еще тяжело дыша, он зашарил по карманам. Я поняла – ищет сигареты. Пачка нашлась в кармане куртки, причем я обнаружила ее первой, вытащила одну, щелкнула зажигалкой, сунула горящую сигарету в рот Шкиперу. Он затянулся с жадностью аквалангиста, у которого кончается воздух в баллоне, потом еще раз, потом еще… выпустил паровозную струю дыма, положил потухшую сигарету рядом с собой и медленно опустил голову на колени. Я замерла рядом, боясь даже дотронуться до него. В таком состоянии я не видела Шкипера со дня смерти Фатимы, но тогда его чуть не убили и он был пьян… а сейчас? Что произошло сейчас?!

Через четверть часа Шкипер окончательно пришел в себя. Не сводя глаз со своих ботинок, пояснил, что такое с ним происходит всякий раз, когда он пытается войти в церковь, и заканчивается, как только он от церкви отходит.

– Не знаю я, что это. Давно началось. Первый раз в Бадахшане, мне двадцать лет было. Мы в ихней мечети от пальбы прятались, так чуть прямо там и не сдох. Пацаны думали – зацепили…

– Так чего же ты сюда влетел?! – растерянно спросила я.

– Думал – может, обойдется, – мрачно ответил он. – Лет пять не заходил вообще.

– Да я бы сама вышла через полчаса!

– А кто тебя знает… Там еще один выход есть. Ищи потом по всему Риму. Кто тебе хвост прижарил, что случилось?

Я молчала, не зная, что сказать. Говорить о том, что я намерена вернуться в Москву, мне уже не хотелось, сердце еще неспокойно билось, ладони были холодными и мокрыми от пота.

– Напугал тебя? – с натяжкой усмехнулся Шкипер. – Ну, извини…

Он начал было подниматься, но я удержала его за руку. Он сел обратно. Словно прочитав мои недавние мысли, хмуро сказал:

– Санька, не уматывай отсюда, а? У меня за эти два года дня не было, чтоб я о тебе не вспомнил. Если уедешь, я…

– Только не говори, что повесишься сразу.

– Ну-у… Не повешусь, конечно. Но хреново будет… – Шкипер взял меня за плечи, повернул к себе. Лунный свет мазнул его по лицу. Я поняла, что других слов о любви от этого разбойника не дождешься, и, вздохнув, поцеловала его сама. Шкипер ответил. И через минуту мне стало все равно, что мы сидим около церкви, что я никогда не умела толком целоваться и что Степаныч смотрит на меня сверху и наверняка видит все это безобразие.

Потом Шкипер растянулся на каменных плитах, положив голову мне на колени. Я молчала. Так мы и сидели – вернее, сидела я, а он лежал – в Европе, в Италии, в центре Рима, под колоннадой церкви Марии Маджоре, на ступеньках, в темноте, а сверху усмехалась рыжая ущербная луна. И я уже точно знала, что не уеду от него. Даже если завтра влюблюсь в какого-нибудь итальянца до потери пульса. Даже если во сне мне явится гневный призрак Степаныча. Даже если Шкипера арестует Интерпол, а мне предъявят обвинение в соучастии во всех его темных делах. Не уеду, и все. Потому что бесполезное это занятие – бегать от судьбы. Так говорил мой дед. Так учила меня Соха. Так говорят цыгане.