Екатерина Риз: Тебе назло

Я руку с его спины убрала.

— Никуда мы не поедем.

— Вася!

— Так, не кричи и не нервничай. Зачем нам в город? Чтобы ты к матери снова рванул? Это бессмысленно. Я и здесь могу сказать тебе всё то, что она собирается. — Я поймала его взгляд. — Ген, мы же всё решили.

Он затянулся, и дым выпустил в сторону, но я всё равно рукой замахала, разгоняя его.

— Ты с ней говорила, да?

В первый момент я удивилась его вопросу, не сразу поняла, а потом в памяти всплыл последний мой разговор с Мариной Петровной, и то, как она бросила трубку в конце. Неужели Оксана ему рассказала? Ну, конечно, рассказала. Ябеда.

— Я с твоей матерью не ругалась, — начала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Я даже предложила ей оплатить услуги адвоката! И клинику, — вспомнила я. — Это что, мало? Что я должна была ей ещё предложить? Половину твоей жизни? Чтобы ей стало спокойнее!

Всё-таки сорвалась, и сама же себя за это отругала. А Генка смотрел на меня пристально, и я в его взгляде обвинение читала.

— Вась, она моя мать.

Я отошла от него и рукой широко взмахнула, чтобы хоть как-то своё раздражение выплеснуть.

— Ты знаешь, сколько раз я это слышала? Тысячу, две тысячи раз. И даже если ты повторишь это ещё столько же, ближе ты с ней не станешь.

Генка зло затушил сигарету.

— Может быть. Но если я не скажу этого больше ни разу, от этого она не перестанет быть моей матерью. Телефон мне дай.

Я подбородок повыше вздёрнула.

— Нет, мы останемся.

— Нет, мы едем в город! Где телефон?!

Он заорал, как делал это редко, и у меня поневоле мурашки по телу побежали. Отвернулась от него, и губу закусила, стараясь не расплакаться. Выступившие слёзы вытерла, снова к Завьялову повернулась. Тот хищно оглядывался, пытаясь взглядом мою сумку отыскать.

— Ты мне нужен, — сказала я. — Ты мне нужен прямо сейчас. Тебе всё равно?

Генка на меня посмотрел.

— Не говори ерунды.

Я только руками развела.

— Это всё, что ты можешь мне сказать? Ты же знаешь, что оттого, что ты сейчас поедешь, ничего не изменится. Ты не будешь вытаскивать Стаса, я слишком хорошо тебя знаю, я вижу. Ты принял решение. Так для чего ты едешь? Чтобы оправдаться перед ней? Тебе это покоя не даёт?

— Я не собираюсь оправдываться! Я просто с ней поговорю. Ей плохо, понимаешь?

— А тебе хорошо? Об этом кто-нибудь, кроме меня, думает?

— Я не умру, — веско заметил Завьялов. До моей сумки, наконец, добрался и встряхнул её, заглядывая внутрь.

— И она не умрёт, — заверила его я, а когда Генка на меня уставился, руки на груди сложила, защищаясь от его гнева. — Что ты ей скажешь? — рискнула я заговорить через несколько секунд. — Что не будешь помогать Стасу?

— Это будет честно. Я не собираюсь прятаться.

— Заявил он после недельного запоя, — не удержалась я от язвительности. А Генка так мою сумку встряхнул, что из неё даже тюбик с помадой выскочил, упал на пол и весело покатился под стол. Я его глазами проводила. И попросила: — Можно поосторожнее?

— Нельзя, — отрезал он, и телефон достал. Я ещё секунду осторожничала, а потом к Завьялову со спины подошла, слушая, как он номер набирает, а кнопки отвечают ему короткими мелодичными звуками.

— Ген, подожди.

— Вась, мы едем.

— Это, правда, плохая идея. Да послушай ты меня! — Я его за футболку схватила и к себе лицом развернула. — Посмотри на меня. Посмотри. — Пришлось его за подбородок взять. — Ты всё равно ей ничего не докажешь. Она не будет тебя слушать. Он её сын, ей всё равно, что он совершил. Ты ни в чём её не убедишь. Если ты сейчас к ней поедешь, ты просто всё испортишь. Ты должен быть уверен в том, что делаешь. — Я за грудки его схватила, словно собиралась встряхнуть, как он совсем недавно мою сумочку. — Ты — должен быть уверен. И ты уверен. Ты уверен всегда, пока дело не касается твоей матери. Но Стас виноват, ты сам мне об этом говорил. Он виноват, и он должен за это ответить. А твоя мать здесь ни при чём. И ты не должен перед ней оправдываться. Потому что ты прав.

Он в глаза мне не смотрел. Взгляд бегал, но я уже понимала, что достучаться до него смогла. Генка даже телефон выключил, а потом руки мои разжал и отошёл от меня. По комнате ходил, грудь в порыве душевного томления ладонью потёр, и неуверенно начал:

— Вась, если я не поеду, она… меня обвинит в том, что Стаса посадили.

— Она и так тебя в этом обвинит. И ты это знаешь.

Завьялов на диван сел и голову опустил. Сейчас он совсем не выглядел уверенным или самодовольным, каким его многие знали. И никто никогда не видел, да и не увидит, как он мечется по комнате и с ума сходит от мыслей о матери. Никто не догадывается, насколько для него важно её мнение. Никто, кроме меня.