Татьяна Корсакова: Паутина чужих желаний

Она говорила, а я смотрела на Вовку, на посеревшее его лицо и думала, что все напрасно, что судьба сыграла злую шутку не только с Раей, но и со мной.

– Евочка, давай я ее сниму. Ты же должна была в дневнике прочесть: с живого паутину снять может только даритель…

– А с мертвого? – перебила я ее.

– А с мертвого? – Рая растерянно моргнула. – А с мертвого уже неважно кто. Главное, чтобы сняли и душу из призрачного плена освободили. А зачем ты такие вопросы задаешь, Евочка? Ты же, слава богу, живая. Ты не бойся, как только я ее сниму, все по-прежнему станет, и боли пройдут и остальное. Это, – она нахмурилась, – обратимо.

– К сожалению, нет. – Я встала с дивана.

Вовка поднялся следом.

– Почему же, Евочка? Дай я сниму. – Рая протянула руку.

– Не надо, Рая. – Я сделала шаг назад и покачала головой.

– Почему? Тебе же плохо с ней, ты мучаешься, я вижу.

– Потому что нечего снимать. – Я рванула ворот свитера, обнажая шею. – Видишь?

– Так ты ее не надела? – Рая прижала руки к груди. – Евочка, значит, это все не из-за меня?

– Не из-за тебя, Рая. Успокойся. Ну, мы пойдем, поздно уже. Спокойной ночи.

Вино кислое и совсем не хмельное. Надо было взять в баре водку, водка надежнее.

Я так и сказала Вовке, а он разозлился. Или испугался? Никогда не умела разбираться в Вовкиных эмоциях. Странный он, вроде бы весь такой открытый, а о чем думает, не понять. Вот и сейчас, взгляд точно стена непробиваемая, никакого огня, никаких золотых искр.

Глупый. Он, наверное, решил, что я напиваюсь от страха и безысходности. От этого тоже, но вообще-то я думаю. Парадокс, но спиртное как-то по-особенному на меня действует, открывает третий глаз, расширяет горизонты. Я видеть все начинаю в другом свете и под другим углом. А Вовка боится…

– Ева. – На затылок легла тяжелая ладонь и заскользила вниз по шее. – Ева, ты бы поспала лучше, а завтра мы что-нибудь придумаем. Снимем мы с тебя эту чертову паутину.

– Призрачную, – я поправила его чисто машинально, потому что думала сейчас о совершенно конкретных вещах. – Рая считала, что та, другая Ева, надела паутину. Так?

– Так. – Вовкино лицо близко-близко, а ладони уже на моих плечах, чуть сжимают их, и это успокаивает.

– А она не надела и стала вроде как хозяйкой, Машей-растеряшей.

– Почему Машей-растеряшей? – У него складочки в уголках губ, такие, которые бывают, если человек часто улыбается, и родинка на подбородке. А лицо красивое. Странно, что раньше я не замечала этого.

– Потому что она паутину уронила, а я подобрала и тут же на себя нацепила. – Улыбка у меня получилась кривая и безрадостная. По части обаятельных улыбок мне с Вовкой Козыревым не тягаться. – Она Маша-растеряша, а я дура набитая.

– Ты не дура.

– Погоди, я сейчас не о том. Козырев, я так думаю, мне вслух думается лучше. И вино для тех же целей, между прочим.

Если Вовку и удивили особенности моего мыслительного процесса, то вида он не подал, молча кивнул и обнял меня сзади крепко-крепко, так, что затылок мой уперся ему в грудь и от его горячего дыхания макушке сделалось немного щекотно.

– Я все это к чему? – В Вовкиных объятиях мыслительный процесс немного затормозился, но лишь в первое мгновение, а дальше опять принялся набирать обороты. – Да к тому, что в тот момент, когда мы в аварию попали, паук уже начал плести свою паутину. Я помню, как меня царапнуло что-то сразу, как только цепочку на шею повесила. А тут бац – и все! Авария эта, смерть клиническая. – Я, обернувшись, посмотрела на Вовку. Он слушал внимательно, перебивать, кажется, не собирался. – Я считаю, что мы с ней, с той Евой, не совсем умерли, а оказались где-то на промежуточной станции. Наверное, это у всех по-разному происходит: у кого-то свет в конце туннеля, а у нас – серый туман и голоса. Знаешь, я с голосами этими договориться пыталась, каялась в грехах, только бы отпустили. Наверное, перепутали там что-то на промежуточной станции и сунули мою грешную душу в чужое тело. А может, это все из-за паутины. Вдруг я этой твари призрачной до поры до времени живой и относительно здоровой нужна была, чтобы от меня подпитываться, а тело мое прежнее после аварии уже никуда не годилось, вот она и решила провести рокировку.

Вот оно все, кажется, и становится на свои места. Я же настырная и договариваться умею. Я нашла свою резную дверцу, заняла чужое, способное хоть как-то функционировать тело, а та, другая Ева, так и осталась блуждать в призрачном мире и сама потихонечку начала превращаться в призрака, только с вполне человеческим и очень сильным желанием. Она же мать, а, если верить Рае, мать ради своего ребенка пойдет на что угодно. А то, что у меня сейчас на запястье, – вроде как проекция настоящей паутины. Может, если бы я тогда в клинике не пожелала на себя прежнюю посмотреть, и не случилось бы ничего, никто бы на мне клеймо это призрачное не поставил, так и жила бы себе припеваючи.