Алина Знаменская: Венерин башмачок

Нуами знала: если хозяин узнает о ее состоянии, он не станет разбираться — салат не салат… Он немедленно отстранит ее от детей. Уволит. Слишком уж трясется он над детьми. Его можно понять. Дети родились недоношенные, с маленьким весом. К тому же он так ждал сына. Его первая жена не могла родить, и господин Умару взял вторую жену, белую. Белая жена принесла ему троих детей. Старшая девочка такая хорошенькая, что залюбуешься. Теперь господин Умару и слушать не станет про какой-то там салат. Поэтому, когда доктор пришел к детям после работы, Нуами держалась молодцом, улыбалась во все тридцать два белоснежных зуба, протягивая доктору Умару его дочь. Сегодня доктор побыл с малышкой совсем недолго. Не доставал Нуами расспросами и ограничился обычным осмотром. Его беспокоило состояние жены, она это сразу поняла. Едва хозяин ушел, Нуами посадила девочку в манеж и кинулась в туалет. Она едва добежала. К ночи ей стало совсем плохо, она не могла стоять. Девочка плакала, а Нуами, свернувшись клубком, стонала на диване. Ее трясло так, что стучали зубы. Утром ее в таком состоянии обнаружила горничная. Она не стала слушать слезные мольбы несчастной няни. Позвали медсестру, которая немедленно позвонила доктору. Медсестра сама посадила маленькую Марию на горшок. Девочка капризничала. Когда ее подняли с горшка, сомнений не осталось: ребенок заразился. Вконец измученную Нуами вместе с воспитанницей немедленно госпитализировали.

…О состоянии дочки Маши она узнала не сразу. Только когда температура нормализовалась, Лиза стала подниматься и ходить. Пришел Умару, и она без труда прочитала в его лице новую заботу.

— Как дети? — Она ухватилась за руку мужа и заглянула в его глаза.

— С близнецами все в порядке, — вымученно улыбнулся Умару.

Лиза испугалась. Она сильнее сжала его руку.

— А Маша? Что — Маша?! — От того, что он молчал, сердце словно застряло в животе и билось там, как пойманный воробей. — Ну говори же! Она заболела?!

— Она в больнице, — кивнул Умару.

…Лиза стояла, прижимаясь лбом к прохладному стеклу палаты. Врачи в синем толпились вокруг стола. Лиза видела только маленькую ручку, ставшую за эти дни совсем тоненькой. От ручки тянулась трубка системы. Умару тоже был там, среди врачей, но Лиза не видела его. У нее в глазах была только эта маленькая ручка. Лиза жаждала вцепиться в нее, держать. Ей казалось, что она одна в состоянии помочь своей девочке; она одна может и должна удержать ее в этом мире, не дать уйти. Но Лизу к дочери не пустили. Чертовы порядки! Зато здоровые и сильные врачи слишком спокойно, слишком равнодушно, как казалось Лизе, двигались вокруг ее девочки, не пытаясь совершить невозможное. Лиза скулила за закрытой дверью подобно собаке, у которой отняли щенков. Она давилась слезами собственной беспомощности, она испытывала отвращение к собственной слабости, к своим трясущимся коленям и высохшему от болезни телу. Мир вокруг раскалился докрасна и гудел, гудел… Потом она поняла, что это гудит в кармане ее телефон. Трясущимися руками она достала мобильник и увидела на дисплее родное «мама». Лиза всхлипнула, как в детстве, и, как спасительную надежду, прижала к щеке мобильник.

— Мама! — проговорила она, захлебываясь слезами. — Она умирает, мама! Наша Машенька умирает! Помоги мне…

Все же перед отъездом Ульяна не выдержала. Не смолчала. Все оказалось не так в этот ее приезд к сестрице. Все не так. И виновата во всем сама же сестрица Инночка. А кто же еще? Все потому, что счастья захотела. Всю жизнь его искала и не устала от поисков. А какое еще такое счастье-то в пятьдесят лет? Детей собери вокруг себя и радуйся. Нет, нужна любовь! А с чего началась вся свара? С любви и началась. С Андрюшкиной. Он заявился к матери и объявил, что от Кристинки ушел и жить будет дома, поскольку Оксана его отвергла.

Стали разбираться и выяснили, что давеча он надел свой парадный костюм, купил цветов и поехал к любимой женщине делать предложение. А она развернула его на 180 градусов и заявила, чтобы он возвращался к жене и не маялся дурью.

Андрея встретил полковник и стал утешать при помощи коньяка. Инна Викторовна возмутилась такой поспешности сына. Зачем, дескать, сразу предложение делать? От одной и сразу к другой! К чему, мол, такие крайности? Слово за слово, Андрюшка хлопнул дверью и покинул отчий дом. Вернее, материнскую обитель. Вот тут Ульяну и прорвало. Может быть, она бы и смолчала, не окажись в тот момент на семейной кухне Верховцева, который закусывал куриной ножкой, отложенной для себя Ульяной Викторовной. И ведь все в доме знали о том, что она любит ножки, и в прошлые свои приезды она с таким вопиющим невниманием не сталкивалась.