Колин Маккалоу: Тим

Вскоре вошли доктор Минстер и регистратор.

— Доброе утро, миссис Мелвил. Сестра сказала мне, что вы приехали. Тим скоро будет готов, не беспокойтесь. Они ведь не выпускают пациентов без ванны, перевязки и Бог знает чего еще.

— Тим в порядке? — спросила, волнуясь, Мэри.

— Абсолютно. У него останется шрам, и пусть он напоминает ему, что надо быть осторожнее, но нервы не задеты, так что чувствительность и сила в руке останутся. Приведите его ко мне через недельку, и я посмотрю, как у него будут дела. Может быть, тогда и швы сниму, или оставлю их еще на некоторое время, в зависимости от состояния раны.

— Значит, он действительно в порядке? Доктор Минстер откинул голову и засмеялся:

— О, вы, матери! Все вы друг на друга похожи, вечно беспокоитесь и нервничаете. Вы должны обещать мне, что перестанете над ним хлопать крыльями, а то если он увидит вас в этом состоянии, он начнет носиться со своей рукой больше, чем надо. Я знаю, он ваш сын, и ваши материнские чувства так сильны, потому что он особо зависит от вас, но вы должны сопротивляться стремлению кудахтать над ним, когда это не надо.

Мэри почувствовала, как кровь прилила к ее лицу, но она сжала губы и гордо подняла голову.

— Вы неправильно поняли, доктор Минстер. Забавно, что это не пришло мне в голову, но вы неправильно поняли. Тим не мой сын, он мой муж.

Доктор Минстер и регистратор в ужасе переглянулись. Что бы они теперь ни сказали, все будет звучать фальшиво, и, в конце концов, они ничего не сказали, просто направились к двери и выскользнули из помещения. Что можно сказать после того; как совершишь такой ляпсус? Как неприятно, ужасно неприятно, и как неловко! Бедняга, как это для нее тяжело!

Мэри сидела с глазами, полными слез, борясь изо всех сил, чтобы удержать их. Тим не должен видеть ее глаза красными, этого не должны видеть и хорошенькие молодые сиделки. Неудивительно, что они так открыто высказывали ей свое восхищение Тимом! Одно говорят матерям, и совсем другое — женам. И теперь, когда она подумала об этом, ясно было, что они принимали ее за его мать, а не за жену.

И это была ее собственная вина! Если бы она была в эти ужасные часы ожидания спокойной и собранной, как ей было свойственно, она бы обязательно заметила, что они принимают ее за мать Тима. Может быть, даже ее кто-нибудь спрашивал об этом, и она ответила утвердительно. Она вспомнила, что молодой стажер подходил к ней и спрашивал, родственница ли она Тиму, но она не помнила, как ответила. А почему, собственно, они не могли принять ее за его мать? В лучшем случае, она выглядела на свой возраст, а с этим шоком и волнением, которые свалились на нее, она выглядела на все шестьдесят. Почему она не употребила слов, которые могли бы дать им понять, что она его жена? Она, наверное, наоборот, говорила и делала все, чтобы укрепить их в этом заблуждении, и ничего, чтобы рассеять его. И миссис Паркер, должно быть, делала то же самое, и Тим — тоже. Бедный, старающийся угодить Тим так хорошо усвоил урок, который она старалась вдолбить ему в голову, чтобы он не говорил, что женат на ней. Они, наверное, думали, что у него просто манера такая — называть ее Мэри, и никто не спросил ее, женат ли он или холостяк. Услышав, что он неполный доллар, они просто решили, как само собой разумеющееся, что он — холостяк. Умственно отсталые не женятся. Они живут дома с родителями, пока те живы, и затем переходят в специальные заведения — умирать.

Тим ждал у себя в палате, уже полностью одетый. Взяв себя в руки и изобразив спокойную уверенность, она дотронулась до его руки и, нежно улыбнувшись, сказала:

— Давай, Тим, поедем домой.

КОНЕЦ