Маргарет Мадзантини: Никто не выживет в одиночку

Это было для телевизионного проекта. Понос, разведенный на шесть серий. Хотелось неведомого покоя. У него и в самом деле уже яйца опухли. Он и в самом деле ощущал у себя тяжесть внизу, напоминая бомжа, больного орхитом, которого он иногда встречает в парке. Тот подвязывает треники куском веревки и выставляет напоказ свое хозяйство. Эта патетическая болезнь дает о себе знать, чтобы взглянуть людям в глаза и потом плюнуть в них.

Сейчас он думает об орхите. О гипертрофированных яичках. О бомже. Одном из тех, кто снялся с якоря и теперь демонстрирует разбухший мешок. Боль, недоверие, насмешки.

Гаэ думает, как бы он вел себя, будь у него такие увесистые яйца.

Если бы мог, он собрал бы все мысли, все образы в книгу. Ему хотелось бы написать книжку, рассказать историю парня, который переходит дорогу, идет в парк и становится другим человеком.

Да, ему хотелось бы написать что-нибудь типа «В диких условиях», сокращенный вариант. Только вместо лесов Аляски деревья по дороге Салария. Со столбами и стеной дождя.

«Но к чему такой сильный дождь?»

Это последний вопрос, который он себе задал. Ему надоела грязь и все остальное. Куда, на хрен, подевалось солнце?

Он не верит во вторую жизнь. Хочет наслаждаться этой.

Ему нравятся фильмы об эвтаназии. О тех, кто заявляет: «Нет, я отказываюсь жить прикованным к постели и смотреть, как все вы тут благоденствуете».

Именно то, что он сказал Делии при расставании. Уже понятно было, что в доме находится смертельно больной.

«Дай мне спокойно подохнуть, выключи из розетки, медсестра».

Именно то, чем они занимаются и сегодня, сидя в этом ресторанчике со столиками на улице, с официантками в низко сидящих джинсах, с голыми животами.

Они прикованы здесь, чтобы смотреть, как живут другие.

Они взрастили в себе все эти негативные эмоции.

Но если хорошенько подумать, то как же можно веселиться после всего, что случилось.

«Слушай, а вы ведь можете развестись, но жить вместе».

Так сказал ему Космо в тот вечер, когда Гаэ сдернул со стола скатерть, оставив от ужина одни осколки.

Космо глядел на разгром с видом знающего человека. Как Берлускони на развалинах Аквилы после землетрясения.

Он даже готов был отдать Гаэ свою комнату (Гаэ частенько засыпал там между кроватками на полу, на коврике с лягушками).

«Что ты несешь, Космо?»

«Мне учительница сказала».

Они пошли на встречу с учительницей.

«Мы обо всем разговариваем, это естественно».

Учительница тоже разведена. Чтобы вытащить себя из депрессии, она переделала себе грудь. Два ее великолепных синтетических шара оттягивали блузку, так что все папаши не сводили с нее глаз. У Гаэ тоже мелькнула такая мысль. «Надо пригласить ее на кофе, чтобы поговорить о Космо». Грязные волосы, мешки под глазами, ему хотелось очаровать ее своим видом страдальца. Ему импонировал чисто киношный поступок учительницы. Уткнуться головой в сиськи, как у порнозвезды, пока та декламирует: «Три грозди есть на лозах винограда…»

«А что, Пасколи все еще изучают?»

«Нет, изучают культуру масаев. Долгий кочевой путь племени масаи».

Они посмеялись бы, как смеются в конце, чтобы не падать духом. Над собой и своей демократической запутанной эрой.

Делия рукой заправляет волосы за ухо.

Гаэ только сейчас заметил, что она убрала свой прямой пробор. Зачесала волосы на одну сторону. Может, потому что и сама она подвинулась в сторону своего одиночества.

— Хочешь еще вина?

Она прикрывает бокал ладонью и слегка мотает головой.

Он пьет один.

Длинная прядь волос падает Делии на глаза. Гаэ она напоминает занавес. Открытый наполовину.

Ему с юности нравилось писать для театра, и в первое время он работал на добровольных началах. Небольшие театральные студии, тряпье, принесенное из дома, увлеченные и ненасытные режиссеры, по вечерам питавшиеся сырыми сосисками. Он сидел в темноте залов, на креслах с мокрыми пятнами и прожженных сигаретами.

Парень из спального района — пока он доезжал до центра на своем мопеде, его лицо успевало превратиться в кладбище мошкары. Те люди казались ему настоящими гениями. В то время он насквозь был пропитан идеологией, терпеть не мог телевидение и Италию, тащившуюся в хвосте прогресса. Думал, что должно же быть противоядие. Должен же кто-то, кто может повлиять на ситуацию, сказать: «Послушайте, люди, это не работает, надо по-другому». Иначе мы все обеднеем, будет ужасно грустно и молодежи некуда будет податься. Они не захотят больше отплевываться от мошкары, бросятся все в торговые центры примерять костюмы от GF.