Ирина Лобановская: Злейший друг

— Исключительно по степени родства! Оленев снова жестко скосил угол постного рта.

— Жаль мне бедности твоей мысли… И людей ты знаешь плоховато. Кто действительно хорошо их знает, тот ни на кого не будет окончательно полагаться, но и ни от кого не станет отказываться. Как там поживает Олег? Олег Авдеев?

Ксения отшатнулась. Валентин поднял наставительный палец:

— Следует остерегаться составлять благоприятное мнение о человеке по первому знакомству. В большинстве случаев придется разочароваться к собственному стыду и отчаянию. При этом нужно помнить, что человек обнаруживает свой характер в мелочах и пустяках, когда он не сдерживается. Тут и удобно наблюдать безграничный, не знающий ни малейшей пощады к другим эгоизм, который впоследствии не замаскируется и в более важных обстоятельствах.

Срывающийся шепот в трубке: «Целоваю…»

— При чем тут Олег? — прошептала Ксения и вновь опустилась на тахту. Старательно обходила глазами Валентина. — А насчет бедности мысли… Полезнее проявлять свой ум в том, что утаиваешь, нежели в том, что высказываешь. Первое — дело благоразумия, второе — дело тщеславия.

Перед глазами заплясали черные мушки — признак падающего давления.

«Не приписывай никому того, чего не знаешь о нем достоверно», — совет Святых Отцов. Но ведь чтобы узнать достоверно, что человек, скажем, гомик, надо у него в спальне со свечкой постоять. То, как он себя ведет и одевается, — все равно лишь косвенная улика. Что он про себя говорит — тут тоже понты бывают и некий вызов обществу. И в гей-клуб иногда нормальный человек зайти может. А гомосексуализм, наоборот, нередко скрывают. Ну и как доказать на сто процентов?! Или как доказать, что он и она — любовники? А может, они просто милуются-целуются? Ведь и так бывает. Вон у Натки с ее командой… До сих пор никто толком не разобрался в их отношениях. Пусть все постоянно видят, как они обнимаются да прижимаются, все равно это не стопроцентное доказательство прелюбодеяния, как ни верти. И как трудно быть хоть в чем-то или в ком-то уверенным — кругом сплошная зыбкость, в которой легко завязнуть. Ибо некоторые люди «маски» годами носить умеют.

И никогда не надо оспаривать ничьих мнений. Опровергнуть все нелепости, в которые верят люди, невозможно. Человек понимает так, как хочет понять, и убедить его, что надо что-либо воспринимать по-другому… Даже не пробуйте. И не бойтесь ничего, кроме грехов. Бог ждет долго, да бьет больно.

— При чем тут Олег?… Валентин ухмыльнулся.

— Парень, который ел карандаши. Не перестал с возрастом?

У Олега действительно была такая привычка. И все часто шутили на эту тему. Идут пить пиво, решают, кто с какой закуской: с воблой, сосисками…

— А тебе, Олежка, пиво, конечно, с карандашом?

Он машинально часто брал карандаш и кусал зубами, откусывал краешек. Потом — второй. И так упорно минут за двадцать раскусывал весь карандаш на мелкие кусочки. В течение дня мог из одного-двух карандашей сделать на столе одну-две груды обломков. Однажды и этого ему показалось маловато — Олег взял пластмассовую ручку и нервно разгрыз и ее, превратив в яркую горку кусков.

Один из операторов «Мосфильма», услышав, что в драме, которую он снимает, будет играть Авдеев, трагически заломил руки:

— Вы что, люди?! Авдеева на киностудию?! Он же мне камеру сгрызет!

С точки зрения психологии тут есть трактовка: у человека постоянная сдерживаемая агрессия, проявляющаяся на подсознательном уровне в виде желания кусаться. Отыгрываться на карандашах.

Шепот в трубке: «Не плакай и не печаль бровей…»

Удача — это мера счастья в ширину, тогда как неудача — проба на счастье в глубину.

Ксения оказалась удачливой на сцене и в кино. И неудачливой во всем остальном. Но такого огромного везения — всюду — не бывает. И так ей несказанно повезло: у нее были театр, роли, фильмы, зрители, поклонники… И враги. Тоже закономерно.

— Всем талантам и гениям приходится долго бороться за существование, прежде чем мир признает их, — иногда посмеивался Сашка. — Крепись! Ты попала в число избранных.

Попала… в число… избранных… за что?., за какие заслуги?…

Иногда твердила себе: «Все, я больше не могу… Нет сил…» Приползала домой в слезах. И отвечала самой себе: «А через не могу…»

И снова: съемки, душные студии, продувные ветра на натуре, вопли режиссеров, истерики партнеров и партнерш… И ее собственные, конечно…

И овации зрительного зала, и премии кинофестивалей, и добрые объятия Лели… И холодные глазки Натальи…