Наталья Нестерова: Позвони в мою дверь

— Это инфаркт моей жизни, — продолжал Потапыч. — Я ухожу на пенсию.

— В пятьдесят лет?

— Каждому отпущено свое время, мое кончилось. Устал, подыхаю.

— Да что случилось-то?

— Ты согласна жить с пенсионером?

— С тобой — хоть в собачьей будке.

— Жди, я еду.

Потапыч выбрался из-за стола. Тяжесть не отпускала, давила на плечи, тянула к земле. Он надел пальто, пошел к двери, на мгновение задержался и вернулся к столу, взял папку — пусть Люда почитает. Одна отрада у него осталась. Нет, две — жена и внучка.

Потапыч не отвечал на приветствия и прощания, двигаясь к выходу.

Это был мат. Ровенский отчетливо понимал — мат, абсолютный и безоговорочный. Если папка завтра окажется на столе прокурора, послезавтра сидеть ему в тюряге. Не помогут ни подкупленные следователи, ни судьи, ни общественное мнение. Все нити связей с правоохранительными органами и политиками Петров держал в своих руках, завязывал их годами. Ровенского знают, но доверяют Петрову. Обложил, сволочь! Бумажка к бумажке собрал, из сортира подтирки вытащил. Чего он хочет?

Ответа на главный вопрос у Ровенского не было.

Как бы удивился он, узнав, что его нет и у Петрова. Искренняя радость, которую демонстрировали при встрече с ним сотрудники, — большинство из них Петров сам набирал, учил и учился вместе с ними, — неожиданно всколыхнула тоску по делу, им созданному. Петров давно мысленно простился с «Классом», но теперь чувствовал, что внутренняя связь осталась, и немой укор — что ж ты нас бросил? — так же справедлив, как справедливы обиды Зины.

Ровенский нажимал на кнопки сотового телефона, чтобы вызвать из памяти номер Петрова, ошибался, бормотал проклятия и снова терзал аппарат.

Наконец дозвонился.

— Ты где? — спросил Юра.

— У программистов.

Через три комнаты по коридору, поразился Ровенский. Почему-то думал, что Петров сидит в Генеральной прокуратуре.

— Надо поговорить.

— Надо, — согласился Петров.

Но он не торопился. Допил кофе, рассказал анекдот, выслушал аналогичный, на ту же тему, живо отреагировал.

— Хочешь коньяку? — спросил Ровенский, когда Петров вошел и без приглашения уселся.

— С тобой пить не буду.

— Значит, я один.

Он плеснул себе в стакан и залпом осушил его.

Петров лишний раз убедился, что проигрывать.

Юра не умеет. Теперь он все валил на жену. Мол, это была идея Лены, он, дурак, пошел у нее на поводу.

— Что ты за бабу прячешься? — брезгливо сморщился Петров. — Дела вашей семейки меня не интересуют.

«И спрашивать тебя, — мысленно добавил Петров, — как же ты мог, смысла нет».

Спросил Ровенский:

— Чего ты хочешь?

— Прежде всего уточнить. Ты уразумел, что теперь каждый прыщик, которой вскочит у меня, у моей жены или детей, должен приводить тебя в трепет? В моем добром здравии ты кровно заинтересован.

— Да, конечно, — с трусливой быстротой ответил Ровенский. — Но чего ты хочешь?

— Всего Юра! Я хочу и получу все! В обмен на твою паршивую жизнь в далекой загранице.

Жуткая догадка осенила Ровенского.

— Ты! — прошипел он. — Твоя игра! Давно задумал прибрать «Класс» к своим рукам и теперь осуществил подлую многоходовку!

— Думай, что хочешь, — ухмыльнулся Павел.

Мысленно Петров подсчитывал, сколько времени понадобится юристам, чтобы подготовить необходимые документы. У Потапыча он акции купит, у Юрки отберет. Два дня, решил Петров. Пусть работают по ночам, но управятся за двое суток.

— В пятницу ты подпишешь бумаги, — сказал он Ровенскому. — И попрощаешься с ребятами. Легенду придумай сам. Я бы, конечно, желал вышвырнуть тебя пинком под зад, но это повредит бизнесу. Если в эти два дня ты сделаешь хоть одно финансовое распоряжение, считай, что никакой договоренности не было, я даю ход уголовному делу. Сам понимаешь, увидеть твою морду за решеткой мне в кайф.

Через неделю тебя и твоей верной женушки не должно быть на территории бывшего СССР. И на всю оставшуюся жизнь путь вам сюда заказан.

Ровенский нервно сглатывал. Кадык дергался, словно на шее под кожей сновало вверх вниз большое насекомое.

— Петров! Если я попрошу у тебя прощения…

— Не трудись! Я мечтал заглянуть тебе в глаза, когда припру к стенке. Такое желание, наверное, обуревает всех мстителей. Совершенно напрасное. У гнид глаз нет.

— Если бы ты не спрыгнул, ничего бы не случилось!

— Случилось бы гораздо худшее. Сейчас, по крайней мере, мы оба остались в живых.