Дж. Редмирски: По дороге к любви

— Кэмрин, я хочу, чтобы ты была готова ко всему.

— Ну вот, начинается… Может, хватит?

— Нет, детка, сделай это ради меня. Не надо верить на все сто в эту чертову операцию. Нельзя, понимаешь?

— Прошу тебя, Эндрю, перестань.

Я нежно прикладываю палец к ее губам. Она снова плачет. Как больно видеть ее слезы, но я должен это сказать. Ради нее.

— Просто пообещай, что всегда будешь напоминать себе, что я могу умереть.

— Но я не могу!

Сжимаю ее еще крепче:

— Обещай.

Кэмрин стискивает зубы.

— Обещаю… — наконец шепчет она через силу.

Это только чтобы меня успокоить. Я прекрасно знаю, что на такое она неспособна.

— Но тогда и ты обещай, что выздоровеешь, — добавляет она, устраивая голову у меня под подбородком. Я прижимаю ее к груди. — Я не могу без тебя, Эндрю. Ты должен это знать.

— Я знаю, детка… Знаю.

Мы молчим, долго молчим.

— Спой мне что-нибудь, — прошу я.

— Что спеть?

— Ну, хотя бы «Прах на ветру».

— Нет, эту песню не буду. И не проси. Ни за что.

Я снова прижимаю ее к себе.

— Тогда другую, — шепчу я. — Ужасно хочется слышать твой голос.

И она начинает петь «Яд и вино», ту самую песню, которую мы с ней пели в Новом Орлеане, когда в ту ночь лежали, обнявшись. Я подпеваю несколько куплетов, но мне трудно, я слишком ослаб. От переполняющих меня чувств, от этой проклятой болезни, от душевных мук, от сознания неизбежности, которая меня ждет.

Наконец, крепко обнявшись, мы засыпаем.

— Просыпайтесь, пора сдавать анализы, — слышится голос откуда-то сверху.

Я сбрасываю с себя остатки сна и вижу над собой у края кровати медсестру. Чувствую себя как-то странно, кружится голова. Примерно так я себя чувствовал дома за несколько минут до того, как потерял сознание. А когда очнулся, то увидел, что лежу на этой койке, и помню только запах жареного бекона. И потом этот запах преследовал меня долго, несколько часов. Он был так силен, что я даже спрашивал у сестер, нет ли тут где-нибудь поблизости кафетерия.

— А вам лучше сейчас одеться, — говорит сестра и хитренько так улыбается.

Думаю, она догадывается, что мы с Кэмрин здесь не только разговоры разговаривали или спали, судя по нашему виду.

Пока сестра проверяет показания приборов, Кэмрин встает и начинает одеваться. Возле койки уже стоит кресло-каталка.

— Какие анализы? — спрашиваю я слабым голосом.

В глазах у меня двоится, я туго соображаю. Господи, сделай так, чтобы Кэмрин ушла первой, пока со мной не случилось ничего страшного…

— Эндрю… — говорит она, подходя к кровати.

Видно, понимает: что-то не так.

Я поднимаю руку, вяло машу, чтоб она поскорей уходила.

— Все в порядке, детка, все хорошо. Просто голова немного кружится. Еще не совсем проснулся.

Сестра обходит кровать, помогает мне сесть, отводя трубку капельницы.

— Я его забираю на часик, может, на два, вряд ли больше, ему нужно сдать анализы, пройти обследование. А вы пока можете пойти перекусить, ноги заодно размять, а потом возвращайтесь.

— Но я не хочу расставаться с ним.

— Делай, что она говорит, — приказываю я, правда стараюсь, насколько мне удается, чтоб голос звучал поласковей. — Тебе обязательно надо поесть. Я так хочу. — Поворачиваю голову, тычу в ее сторону пальцем. — Но только не бифштекс, поняла? — говорю я, стараясь придать голосу игривую интонацию. — Не забудь, я обещал сводить тебя в ресторан, угостить бифштексом. Дождись, когда я выйду отсюда.

Кэмрин все-таки улыбается, но как-то вяло, я надеялся на другое.

— Хорошо, — неохотно кивает она. — Вернусь через пару часов.

Подходит, нежно целует, и некоторое время мы молчим.

Наконец я забираюсь в кресло-каталку, и сестра везет меня к двери. Оглядываюсь и смотрю на Кэмрин, пока меня не выкатывают из палаты. Мне кажется, я вижу ее в последний раз. Подо мной бежит блестящий белый пол коридора, похожий на бурлящую реку. Постепенно начинаю различать в сверкающей поверхности границы кафельной плитки. Чувствую, что не могу поднять глаза. Сначала я думаю, что это от бессилия, но потом понимаю, что причина в другом. Сворачиваем за угол. Слышу чьи-то голоса, они все ближе, но головы я по-прежнему не поднимаю. Чувствую, колесики кресла крутятся все быстрее, легкий ветерок щекочет спину. Голова как чугунная, тяжело давит на плечи.

Вдруг голос Кэмрин, отчаянно силюсь поднять голову, но не могу пошевелиться. Нет, это не Кэмрин. Это медсестра. Говорит мне что-то насчет пальцев…

Это последнее, что я помню. Дальше — мрак.