Кристин Хармель: Забвение пахнет корицей

– Жозефина, милая, смотри, вот звезда над горизонтом. – Она подняла руку, указывая на то место, где вот-вот, прямо сейчас, должна была загореться вечерняя звезда. Хорошо бы, если бы она угадала с именем. Очень давно не видела она Жозефину. А может, видела. Невозможно сказать наверняка.

Девушка с темными волосами прочистила горло.

– Нет, Мами. Это я, Хоуп. Жозефины здесь нет.

– Да, самой собой, я знаю, – заторопилась Роза. – Просто оговорилась, должно быть.

Нельзя, чтобы они – хоть кто-то из них – догадались, что она теряет память. Стыд-то какой! Как будто она готова сдаться. Розе страшно не хотелось, чтобы так думали, потому что это неправда – на самом деле она полна решимости. Может, если удастся притворяться и держать их в неведении еще какое-то время, тучи рассеются, и ее воспоминания вернутся оттуда, где они сейчас прячутся от нее.

– Ничего, Мами, – сказала девушка, на взгляд Розы слишком взрослая для Хоуп, ее единственной внучки, ведь той никак не больше тринадцати-четырнадцати лет. А у этой Роза ясно видела мелкие морщинки вокруг глаз – следы забот и тревог. Слишком много морщинок для девочки такого возраста. Чем, интересно, она озабочена, что ее гнетет, думала Роза. Ей хотелось помочь Хоуп. Она только не знала как.

– Где же твоя мама? – учтиво осведомилась Роза. – Она тоже придет, дорогая?

Столько нужно сказать Жозефине, за столько попросить у нее прощения! Так страшно не успеть, ведь время уходит. С чего бы ей начать? Просить у дочери прощения за все, что она, Роза, сделала не так? За свою холодность? За то, что, сама того не желая, служила ей дурным примером? В прошлом, Роза помнила, у нее было много возможностей повиниться перед дочерью, но она так и не сумела, слова всякий раз застревали в горле. Может, теперь самое время превозмочь себя и выговориться, чтобы Жозефина узнала, пока не поздно.

– Мами? – настороженно окликнула Хоуп.

Роза ласково улыбнулась ей. Она знала: когда-нибудь Хоуп вырастет, станет сильной и доброй. Жозефина тоже из таких женщин, но ее подлинную сущность скрывало столько защитных слоев, наросших в результате ее, Розы, ошибок, что почти невозможно разглядеть, распознать, какая она на самом деле.

– Что, дорогая? – отозвалась Роза, потому что Хоуп вдруг замолчала. Внезапно Роза словно бы догадалась, что именно пытается сказать Хоуп. И собралась уже остановить ее, чтобы не услышать страшных слов. Но не успела. Она всегда со всем опаздывала.

– Моя мама – Жозефина – умерла, – мягко сказала Хоуп. – Два года назад, Мами. Ты не помнишь?

– Моя дочь? – переспросила Роза. Скорбь захлестнула ее волной. – Моя Жозефина?

Правда нахлынула, будто океанский прилив, и на мгновение Роза задохнулась, не в силах глотнуть воздуха. И поразилась ухищрениям памяти, смывающей неприятные и болезненные воспоминания и уносящей их в море.

Но некоторые воспоминания – это Роза знала наверняка – стереть невозможно, даже если человек всю жизнь прожил, прикидываясь, будто ничего этого не было.

– Прости меня, Мами, – вновь заговорила Хоуп, – ты и правда забыла?

– Нет, нет, – поспешно оборвала ее Роза. – Разумеется, нет.

Хоуп отвернулась, а Роза посмотрела на нее. На миг девочка напомнила ей о чем-то или о ком-то, но она не успела ухватить это воспоминание, и оно улетело, упорхнуло, точно мотылек.

– Разве могла я о таком забыть? – тихо добавила Роза.

Некоторое время они сидели молча, глядя из окна на небо. Вечерняя звезда была уже там, а вскоре Роза смогла различить звезды Большой Медведицы, которую ее папа назвал однажды Божьей кастрюлькой. И, как когда-то научил ее папа, Роза мысленно провела линию от звезды Мерак до звезды Дубхе и отыскала Полярную звезду, только открывавшую свой заспанный глазок в безграничном небе. Роза знала имена многих звезд, а некоторым и сама дала имена – в память о людях, которых потеряла много лет назад.

Как странно, думала Роза, что она не может удержать в голове простейшие вещи, зато названия небесных тел отпечатались в ее памяти навечно. Она тайком изучала их на протяжении многих лет в надежде, что когда-нибудь они сумеют указать ей дорогу домой. Но вот она все еще здесь, на Земле, не так ли? А звезды так же далеки, как все эти годы.

– Мами? – Хоуп первой нарушила долгое молчание. Роза обернулась к ней и улыбнулась этому слову.

С нежной любовью вспоминала она свою собственную мами , которая всегда казалась ей невероятно эффектной и обаятельной женщиной, с ее неизменной красной помадой на губах, высокими скулами и шикарной короткой стрижкой, вышедшей из моды в конце 1920-х годов. Но потом вспомнила, что стало с ее любимой бабулей, и улыбка померкла. Роза сморгнула слезу и вернулась в настоящее.