Мэтью Стовер - Герои умирают

Кейн стоял неподвижно, сконцентрировавшись, готовый к внезапному нападению. Но вот он сделал долгий вдох.

– Я не могу сказать вам ничего возвышенного, – медленно произнес он. – Она моя жена, и этим все сказано. Я найду любого ублюдка, который посмеет хотя бы подумать о том, чтобы нанести ей вред, и буду бить до тех пор, пока он не подохнет прямо на улице, как собака. Надеюсь, вам понравится.

Его руки сжались в каменные кулаки.

– Мне-то наверняка понравится. Он поднял глаза на стеклянную стену далекой кабины техников.

– Ну, поехали!

Артуро Коллберг поудобнее устроил голову на гелиевых подушках своего виртуального кресла. На него автоматически опустился шлем, затем началась обычная проверка его характеристик и подгонка. Коллберг удовлетворенно вздохнул.

Он честно надеялся, что ему понравится.

Вокруг меня проступают контуры переулка. День. Запахи крепких специй, карри, зеленого чили, мокрого угля, навоза, гниющего мяса… Слева от меня у стены стоит выцветший деревянный ящик, в котором грудой лежат фрагменты тел, в основном человеческих, но попадаются и останки огрилло, а также троллей: обглоданные крысами ноги, беспалые кисти, куски ребер или тазовых костей. Это отходы торгового предприятия «Зомби, продажа и прокат». Я знаю этот переулок. Я нахожусь в Лабиринте, недалеко от границы, разделяющей королевство Канта и Фейс.

Точнее, недалеко от того места, где эта граница была два года назад, когда я последний раз посещал город. Границы в Лабиринте весьма и весьма нестойки. Если в какой-то момент война между двумя группировками, контролирующими свои угодья, затихает, границы становятся едва различимы. Границы в Лабиринтах предназначены только для того, чтобы с точностью до одной улицы и дома определять, где члены той или иной группировки могут обделывать свои делишки без риска быть убитыми конкурентами.

Это очень напоминает весь мир в целом с его нациями, принципалами, договорами и таможнями. Просто здесь, в Лабиринте, все честно – в этом и состоит разница.

Огромная собака, вся в лишаях, с грязной шкурой и распахнутой пастью, нерешительно бредет ко мне, скрываясь в тени стены. Я осторожно отступаю, пропуская ее: эти проклятые местные собаки разносят такие болезни, о которых у нас даже не слыхали. Животное смотрит на меня здоровым глазом – второй затянут бельмом – и прикидывает свои шансы,

Адреналин звенит в крови, мои пальцы сжимаются в кулак.

Это то, что мне больше всего нравится в Кейне, по крайней мере пока – почти сексуальный прилив уверенности в себе, вера в то, что я – самый крутой парень района. Любого района.

– Хочешь попробовать кулака, псина? – скалюсь я. – Поди-ка сюда и возьми, дырявый мешок с дерьмом.

Я без запинки говорю на Западном наречии. Поставленные Студией блоки не позволили бы мне говорить по-английски, даже если б я этого захотел.

Собака решает, что со мной чересчур много возни, и проходит мимо, к более спокойной пище, лежащей в деревянном ящике. Проклятая тварь в холке достает мне до груди. Несколько рук и ног в ящике подергиваются и сжимаются, имитируя жизнь, когда собака вонзает в них клыки. Из глубины ящика доносится глухой стон: видно, какой-то лентяй-уборщик бросил туда голову вместе с туловищем. Или, может, там оказалась жертва уличного грабежа, обычного для Лабиринта.

Пора браться за работу.

Я неторопливо выхожу из аллеи и направляюсь к сердцу королевства Канта – к базару, окружающему старинный полуразрушенный остов Медного Стадиона. Здесь солнце светит ярче – оно гораздо желтее, а небо отливает глубокой голубизной. Облака здесь толще и белее, а гоняющий их ветерок пахнет зеленью и травой. Погода прекрасная. Я почти не чувствую запаха дерьма и навоза, покрывающих улицу; полчища голубых мух над кучами мусора блестят, как драгоценности.

Я протискиваюсь между ручными тележками и палатками, с улыбкой отказываясь от пахучих ломтей речной форели и фруктов, хитро разложенных таким образом, чтобы скрыть червивые места и пятна гнили; отворачиваюсь от продавцов заклинаний и амулетов, обхожу стороной ковровых мастеров и горшечников. Я у себя, я работал в этом городе и в окружающих его провинциях первые десять лет своей карьеры.

Я вернулся домой.

То тут, то там на стенах нарисована эмблемка Саймона Клоунса, точно такая, как в книге, откуда Шенна ее и стащила: кружок вместо лица, пара стилизованных рожек и волнистая линия, обозначающая кривоватую ухмылку.