Мэтью Стовер - Герои умирают

Хэри был сложен как боксер среднего веса, хотя его рост несколько превышал обычное соотношение. Его кожа представляла собой многообразие перекрещивающихся шрамов, по которым можно было проследить все ступени его карьеры. Вот круглый сморщенный след от арбалетной стрелы, которая настигла его в Серено; вот ромбовидный шрам от меча, пронзившего его у спальни Тоа-Фелатона. Чуть повыше, на ключице, виднелся зазубренный след удара топором, когда его чуть не обезглавил Гулар Вольный Молот. На боку пролегли параллельные шрамы, оставленные пумой из кошачьего рва в Кириш-Наре. Кейн мог рассказать историю каждого большого шрама и большинства мелких, сейчас он дотрагивался до них, вспоминая связанные с ними опасности и напоминая себе, кто он такой.

«Я – Кейн».

Большой шрам, переходивший с правого бока на бедро, тот самый, что замедлял его удары, был получен от Берна.

Майклсон помотал головой, чтобы отогнать эти воспоминания, и натянул на себя кожаный суспензорий с вшитой внутрь металлической чашечкой. За ним последовали кожаные штаны. Из набедренных ножен Хэри вытащил пару метательных ножей и испытал их остроту на собственном предплечье. Надев ботинки, проверил, на месте ли маленькие, с листовидными лезвиями кинжалы, хранившиеся в ножнах на щиколотке. В куртку были вшиты ножны еще для трех ножей – двух длинных боевых, которые прятались под проймами рукавов, и одного метательного, расположенного под лопаткой. Потом Хэри зашнуровал тунику на груди и перепоясался веревкой-гарротой, укрепленной металлическим тросом.

Снова посмотрел в зеркало. Отражение ответило ему взглядом Кейна.

«Я силен. Я безжалостен. От меня не скроешься».

Тревожный ком, холодивший желудок, постепенно рассосался и исчез. Боль и обида, давившие на плечи, потеряли силу. Он хмуро усмехнулся, чувствуя себя освобожденным. Проблемы Хэри Майклсона, его слабости и страхи, его замкнутый мирок – все останется здесь, на Земле.

Он позволил образу Шенны всплыть на поверхность сознания Если она жива, он спасет ее. Если ее уже нет – он отомстит за нее. Жить очень просто. Жить приятно.

«Я непобедим. Я – Клинок Тишалла.

Я – Кейн».

Сидевший в технической кабине Артуро Коллберг облизнул губы и потер руки. Мало того, что все виртуальные кресла были нарасхват, из Студий Нью-Йорка, Лондона, Сеула и Нью-Дели пришли запросы на одновременную спутниковую передачу Приключения.

Приключение зажило своей жизнью еще до того, как Кейн вошел в Студию. Оно было даже больше, чем рассчитывал Коллберг. Пока техники со всей Студии переговаривались, тестируя аппаратуру, администратор что-то мурлыкал себе под нос и придумывал название для Приключения. «Против Империи»? Старо. Может, «Семь дней в Анхане»? А вдруг Пэллес Рил не проживет этих семи дней? «Ради любви Пэллес Рил» – вот оно, отличное название, немного старомодное, но подходящее.

Коллберг все еще улыбался, пока бесцветный и невыразительный голос техника не доложил, что спутниковая связь установлена. Коллберг встал и направился к артистическому фойе.

Марк Вило лежал в собственной виртуальной кабине. Он последний раз взглянул на Шермайю Дойл – «из кауайских праздножителей Дойлов», вспомнил он, – точнее, на ее тело. Голова Шермайи уже скрылась под виртуальным шлемом, а ниже пояса ее покрывал щит, под которым находились зажимы виртуального кресла. А она привлекательна, решил Вило, этакая толстушка. Он решил, что непременно воспользуется ее соседством прежде, чем они покинут виртуальную кабину. Здесь перебывало немало женщин, и исход бывал один – поддавшись искушению напрямую подключиться к Кейну, женщины отдавались Вило. А потом останется только подсуетиться – и Дойл вполне может помочь ему возвыситься до праздножителя. Улыбаясь, Вило потянул вниз виртуальный шлем.

В стрекотание собравшейся снаружи толпы из низших каст вплелось низкое гудение длинного черного лимузина на воздушной подушке, поднимавшегося по извилистой дорожке. Стрекотание усилилось и достигло пика громкости, когда охранники стали оттеснять людей от ворот, расчищая дорогу машине. Лимузин приземлился, и толпа затаила дыхание. Актеры почти всегда направлялись прямиком на посадочную полосу, минуя толпы, и сразу же исчезали в фойе Студии. Почти все.

Кроме Кейна.

Народ знал его историю, историю уличного мальчишки из рабочего гетто. Он был одним из них, и люди верили, что он не забывает своих, – ведь именно об этом беспрестанно твердила им реклама. Дверца лимузина открылась еще прежде, чем шофер хотя бы коснулся ее. Рабочие сами открывают перед собой двери. Из лимузина вышел Кейн. Толпа замерла.