Петр Аврамов: Васюта Родимова

Страшно непривычному человѣку въ безлюдной и темной степи. Кругомъ мертвая, загадочная и зловѣщая тишина. Только шелестъ травы да хрустъ сухой былинки, попавшей случайно подъ ноги ночному путнику — нарушаютъ безмолвіе сонной степи, но вмѣстѣ съ тѣмъ они нарушаютъ и спокойствіе путника. Невольно вздрагиваетъ онъ: воображенье сейчасъ же рисуетъ страшное и несуществующее, и стоитъ большихъ трудовъ удержаться и не закричать отъ дикаго, непонятнаго ужаса…

То же самое было и съ Васютой. Хотя сна съ малыхъ лѣтъ привыкла къ степи и давно полюбила ее, со всѣми ея ночными хрустами, съ шелестомъ — вздохомъ травы и съ шумомъ нежданно выпорхнувшей изъ-подъ самыхъ ногъ куропатки, — но теперь, послѣ кошмарнаго случая въ обозѣ, каждый лепестокъ, каждая былинка, казалось, говорили: погоня, уходи! И Васюта прислушивалась къ ночнымъ голосамъ родимой степи и подгоняемая страхомъ — бѣжала. Часа черезъ два она попыталась разобраться въ мѣстности.

«Кажись, Юла», подумала Васюта, спускаясь въ неглубокую балку. Вспомнила она разговоръ съ Ельмутянской бабой, совѣтовавшей ей дойти до Юлы и по ней уже до самой станицы…

Утро застало Васюту за Манычемъ. Она устала и замѣтивъ невдалекѣ окопы — рѣшила присѣсть около нихъ и отдохнуть. Степь была удивительно красива въ ту пору. Первые лучи солнца скользнули по необъятному ея простору и заиграли и засверкали въ блестящихъ капелькахъ утренней росы, покрывшей собою пышную весеннюю траву. Васюта съ восторгомъ оглядѣлась кругомъ. Вонъ алѣютъ красавцы степи — воронцы. Вонъ возвышаются надъ остальной травой своими пушистыми головками — коники, вонъ начинаетъ серебриться «ковыла»… Какое разнотравье тутъ, Боже мой! Тутъ и тысячелистникъ, и осока, и буркунъ-траза, и катранъ, и оттилея-корень, и мягкій метлюкъ — «собачья постель», и душистая мята, и пахучій чеборъ!.. А вонъ и полынь, и полынокъ-чай, и овсюкъ… Рядомъ съ красивой «муравкой» растетъ некрасивое и неуклюжёе «свиное ушко». Какихъ только травъ тутъ нѣтъ!

Васюта съ наслажденіемъ опустилась на насыпь окопа и сняла промокшіе «черевики». Ей захотѣлось ѣсть. — «Козельцы!» — вдругъ вскрикнула Васюта. Она вскочила, подбѣжала къ слѣдующему большому окопу, нагнулась. чтобы сорвать «вкусную травку», случайно заглянула въ окопъ и… остолбенѣла.

Изъ окопа мертвыми глазами смотрѣлъ на нее совершенно раздѣтый трупъ молодой женщины…

Васюта вскрикнула и бросилась бѣжать отъ красноармейскихъ окоповъ, оставивъ тамъ черевики.

Къ вечеру Васюту нагнала подвода, ѣхавшая въ томъ же направленіи, куда шла и она. Подводчикомъ оказался знакомый крестьянинъ съ ближайшаго отъ отцовскаго хутора поселка. Онъ усадилъ Васюту на подводу, далъ кусокъ хлѣба и сала и сталъ разсказывать все, что зналъ о ея семьѣ.

— Въ скорости послѣ того, какъ тебя увели большевики, — Иванъ Захарьичъ вернулся. Мать, сказывали, сильно плоха была, но докторъ изъ станицы обѣщался ее вылечить…

— По тебѣ убивался старикъ, — добавилъ крестьянинъ. — Вотъ обрадуется-то!..

— А ты откуда ѣдешь, дяденька? — спросила подкрѣпившаяся ѣдой и обрадованная первыми свѣдѣніями о домѣ Васюта.

— Да отъ Королька… Тамъ, говорили, мои лошади и бричка остались послѣ большевиковъ. Но я ничего не нашелъ… Увели съ собой «благодѣтели»…

Васюта прилегла и, не переставая думать о скоромъ свиданіи съ родными, — уснула.